Война
Шрифт:
– А Набоков? – спрашивает Женя. – Или вы относите его к первой половине двадцатого века?
– Набоков – великолепный стилист, и этого у него не отнять. Но этого недостаточно для того, чтобы быть подлинно великим. Более того, в своих американских произведениях он выбрал линию крайне сомнительную с моральной точки зрения. Я, разумеется, имею в виду «Лолиту». Считаю, что этим, с позволения сказать, произведением он предвосхитил тот поток «порнухи» и «чернухи» в российской литературе конца двадцатого и начала двадцать первого века. Все эти Пелевины,
Начинает вибрировать телефон Оли, лежащий на столе. Она берет его, подносит к уху, говорит шепотом:
– Алло…
– Здравствуйте. Это с кем я говорю? Это Оля?
– Да. А кто это?
– Это тетя Люся, тетя Вики Сотниковой. Она сейчас у нас, в Раменском. Никому звонить не хочет, даже маме своей. Только твой телефон дала. И то сама разговаривать не хочет. Она… Ну, я не знаю… Странная какая-то, короче говоря. Не рассказывает, где она была, что делала… Мы не знаем, что с ней делать. Может, приедешь, заберешь? Или матери ее хотя бы сообщи – пусть она забирает. А то что она тут у нас будет?..
– Мне сейчас не очень удобно разговаривать. Я вам перезвоню…
Оля отключает телефон, кладет его на стол.
– …меня не убедит, что постмодернизм – это литература, – говорит преподаватель. – Я бы даже так сформулировал. Постмодернизм – это анти-литература, реакция на литературу в ее наивысшей точке. Как после каждой революции наступает реакция, так и здесь.
Плацкартный вагон. За окном тянутся поля и серое небо, мелькают голые деревья, деревенские дома, маленькие станции. Иван и Кевин сидят на нижней полке. На полке напротив кто-то спит, надвинув на лицо коричневое одеяло с налипшими катышками и пылью. На верхней полке лысый мужик, лежа на животе, смотрит в окно.
– …я был мало в Москве, – говорит Кевин. – Несколько дней. Гостиница в центре. – Он берет стакан чая в алюминиевом подстаканнике, делает глоток, ставит на стол. – Экскурсии, Кремль, Тверская…
– И какое общее впечатление от Москвы?
– Ну, такой, в целом, уэстернизированный город, так можно сказать?
– Нет. Лучше – просто «западный»…
– Мне Питер нравится больше. Там атмосфера…
За перегородкой, в соседнем отсеке, слышится храп. С другой стороны разговаривают.
– …в царской армии любой дворянин-офицер имел право отказаться служить в армии и вернуться в свое поместье, – говорит мужской голос.
– Я вообще не про то, – отвечает другой, постарше. – Я про царскую Россию мало знаю и, если честно, не очень и интересуюсь. Это уже такое далекое прошлое… Я больше смотрю на сегодняшние реалии, пытаюсь что-то с чем-то сравнивать. Например, я тебе скажу: Россия – дикая страна, но искренняя. И поэтому жизнь у нас тяжелая. А Китай, например, неискренний. Они на словах строят коммунизм, а в реальности – капитализм. И поэтому у них такая мощная экономика…
Мужчина на нижней полке ворочается, стягивает с головы одеяло, не открывая глаз, начинает говорить:
–
– Что он говорит? – спрашивает Кевин. – Ты понимаешь?
– Это он во сне.
– Я понимаю – во сне. А что?
– Бред какой-то.
Поезд проезжает по мосту над кольцевой дорогой. На ней – пробка в обе стороны.
Кевин и Иван, с рюкзаками, идут вдоль стеклянно-металлической коробки Курского вокзала. Люди загружают чемоданы и сумки в багажный отсек автобуса. На «официальной» стоянке припаркованы три желтых такси. Алкаш в расстегнутой куртке и серой кофте на голое тело прилип лбом к стеклу, глядит внутрь вокзала.
Кевин и Иван заходят в метро. В вестибюле, под потолком, – цитата из гимна СССР: «Сквозь слезы сияло нам солнце свободы, и Ленин великий нам путь озарил».
Вагон метро. Кевин и Иван стоят, прижатые толпой, у дверей. Рядом крашеная блондинка набирает СМС на айфоне, пожилой мужик читает «желтую» газету. На странице – фото улыбающейся во весь рот девушки в бикини.
Звук удара чего-то о пол. Люди оглядываются по сторонам. Это бутылка пива выскользнула из рук задремавшего мужика. Пиво разливается по полу. Люди жмутся друг к другу, пытаясь отойти от пивной лужи.
Площадь трех вокзалов. Иван и Кевин выходят из метро, разглядывают здание гостиницы «Ленинградская» и убранный в леса Ленинградский вокзал на другой стороне площади. На ограждении у парковки сидят несколько парней азиатского вида. Из открытого окна остановившейся у тротуара старой иномарки с литовскими номерами звучат «Белые розы» «Ласкового мая».
– Можно было сразу из метро попасть в вокзал, – говорит Иван. – Но я не знал, как.
Кевин кивает.
В вагоне почти пусто. Кевин и Иван сидят друг напротив друга. Электричка едет мимо промышленных корпусов, деревянных домиков, лесополос.
– Как ты познакомился с Сашей? – спрашивает Кевин.
– Оля нас познакомила. Когда они начали встречаться.
– А они давно вместе?
– Два года. Или около того… Знаешь, только это между нами. Я был в нее влюблен очень сильно на первом курсе. Но так никогда и не признался. Боялся, что после этого уже не смогу быть другом…
– А сейчас?
– Что сейчас?
– Ты еще влюблен?
– В Олю?
Кевин кивает.
– Да, – негромко говорит Иван.
Он отворачивается, смотрит в окно. Электричка едет вдоль длинного бетонного забора, покрытого разноцветными граффити.
На сиденье впереди разговаривают два мужчины.
– Я вчера подъехал к метро, пока ждал Веру, – не понимал, где я нахожусь: в Азербайджане или в Таджикистане, – говорит один. – Все нерусские вокруг. Один только русский был, да и тот пьяный.