Война
Шрифт:
Лысый молча слушает. Зрители прекратили переговариваться, смотрят на сцену. Бородатый, не замечая, продолжает:
– Мало того, что тупая, так она ж еще и как телка никакая. Я имел возможность убедиться в этом на своем же опыте. Причем я не то чтобы и стремился, это она на меня полезла. Ну, раз полезла, то нельзя же даме отказать? Но лучше бы я отказал. – Лысый, слушая, хмурится. – Потому что оказалось бревно. Одно слово – бревно…
Девушка в коротком платье, на каблуках вбегает по ступенькам на сцену, кидается на бородатого, хватает его за волосы, стаскивает со стула на пол. Бородатый неуклюже
Бородатый, с покрасневшим лицом и растрепанными волосами, встает, садится на стул.
– Как я ей, а? – говорит он лысому.
Майор заходит в квартиру, включает свет в прихожей, запирает дверь. Не разуваясь, заходит в комнату. В ней ничего не изменилось: полусодранные обои, мешки с цементом, ведра.
Воронько садится на диван, стоящий посреди комнаты. Стряхивает со столика коробку от пиццы с засохшими корками, грязные пластмассовые тарелки и стаканы. Достает из кармана пакет «травы», пачку «беломора», делает «косяк». Вынимает из кармана зажигалку, прикуривает, затягивается. Смотрит на потолок.
За стеной бубнит телевизор. Слов разобрать нельзя.
Квартира Стаса. Саша, Иван и Оля сидят на диване, Стас – в кресле, Сергей – на стуле.
– …религия – большая проблема, – говорит Саша. – Сто с лишним лет назад анархисты думали, что с религией скоро будет покончено, что она себя исчерпает в современном обществе. Что она станет просто не нужна. Но этого не произошло, наоборот, позиции религии усилились, появился фундаментализм…
– Либо, как у нас, сращение Церкви с государством, хоть на словах у нас и светское государство, – говорит Оля.
– Фундаментализм – не только исламский, – продолжает Саша. – Взять ту же Америку, я много общался с американскими ребятами в Барселоне, да и Кевин мне кое-что рассказывал. Там консервативная партия – при всей свободе общества – пытается навязать религиозные ценности, например, запретить аборты. Понимаете, это – движение назад, а не вперед. Назад, в прошлое. Про мусульман я даже и не говорю: у них тот, кто не принадлежит к их религии, – враг, потому что неверный.
– Про этих ты лучше и не вспоминай, – говорит Сергей. – Я бы им, с этой их, блядь, религией, вообще запретил въезд в немусульманские страны. Они привозят свою дебильную религию и дикий образ жизни. Все остальные – неверные? Ну и сидите, на хер, в своей стране, не лезьте сами к неверным…
– А как тогда быть с Россией? – спрашивает Стас. – У нас же весь Кавказ мусульманский, и Татарстан, и другие республики… Они ведь не приезжие, они веками живут на этих территориях…
– Ну, против татар я ничего не имею. Пусть себе молятся в своих мечетях, только в пределах разумного, и без фундаментализма. А от Кавказа всего черножопого я бы отделился, на хер. Я вообще не пойму – зачем они нужны? Зачем мы их кормим? Зачем было тратить столько денег на войну в Чечне, потом на восстановление? Хотели отделиться – отделяйтесь, на хер. Десятую часть тех денег, которые вбухиваются в Кавказ, потратить на укрепление границы
– Можно представить себе, что будет, если введут наказания за «оскорбление религиозных чувств», – говорит Оля. – Фишка ведь в том, что религиозные чувства как бы у всех разные. По логике, любая картинка с девушкой в купальнике должна оскорблять чувства мусульманина…
– Прошу прощения, что перебиваю, но давайте переходить к нашим делам, – говорит Стас. – Вопрос: что сейчас?
– Самым логичным было бы атаковать тех уродов, которые замучили журналиста, – говорит Саша. – Но проблема в том, как узнать, кто они. Наверняка менты их прикрывают.
– Есть у кого-нибудь идеи, как это можно сделать? – Стас обводит всех взглядом. – Если нет, надо думать о чем-то другом.
– Еще одних патрульных? – спрашивает Сергей.
– Можно, но смысл? – говорит Саша. – Каждая атака должна отличаться от другой, нести новый «мессидж». Понимаете, нам не нужны повторения того, что уже было…
Вечер. Уличный фонарь освещает афишу рядом с дверью клуба – «Blow Job Конкурс. Вход строго с 18 лет». Андрей открывает дверь, заходит.
Клуб. На танцполе – несколько десятков человек, в основном – девушки. За столиками сидят компании. Андрей – на стуле у барной стойки, с бокалом пива.
Музыка обрывается, на сцену выходит ведущий – стриженный налысо парень в позолоченном пиджаке, с сережками в ушах, Он берет микрофон, включает, говорит в него:
– А сейчас, собственно, начнется то, ради чего мы все здесь сегодня собрались – наш блоу-джоб-конкурс. У нас есть пять конкурсанток, мы их приглашаем на сцену.
Он начинает аплодировать. Публика присоединяется. С танцпола к сцене идут три девушки, еще две встают из-за столиков.
– Прошу любить и жаловать – наши очаровательные конкурсантки. А теперь – главный герой вечера… Вы, наверно, думали, что я сам буду этим героем? Нет, к сожалению, организаторы не разрешили мне взять на себя эту функцию, хоть я их очень об этом просил, и сейчас у меня сердце кровью обливается…
На сцену выходит высокого роста парень в расстегнутом пиджаке, белой рубашке и рваных джинсах, туповато улыбается, оглядываясь по сторонам.
– Вот он наш герой – прошу также любить и жаловать! – говорит ведущий. – А теперь, собственно, к условиям конкурса. Каждой девушке дается пятнадцать секунд. Порядок определен жребием, и роли он не играет! Наш герой должен будет определить, прикосновение которой из девушек было для него наиболее приятным! Итак, первая конкурсантка!
Включается диско-музыка. «Герой» расстегивает ремень, пуговицу, молнию. Джинсы падают вниз, он стаскивает черные трусы-«боксеры». Девушка в джинсовой мини-юбке, черных колготках, сапогах на высоком каблуке и белой блузке подходит к нему, опускается на колени, берет в руку его член, мастурбирует, берет в рот. Мужики за столиками глядят не отрываясь, хохочут, аплодируют.
– Пятнадцать секунд истекли! Следующая конкурсантка! – выкрикивает ведущий.
Девушка уходит. На ее место выходит другая – полноватая, грудастая, в черных джинсах и красной кофте. В руке у нее – влажная салфетка, она вытирает ею член «героя» со следами губной помады.