Войны за Иисуса. Как церковь решала, во что верить

Дженкинс Филипп

В ноябре 448 года архиепископ Константинополя Флавиан созвал Поместный собор, чтобы рассмотреть некоторые вопросы, о которых спорили в восточных церквах. Это было достаточно внушительное собрание более тридцати епископов и восемнадцати архимандритов. Среди прочего собор должен был заслушать обвинение против Евтихия, выдвинутое Евсевием. Евтихий, следуя примеру Нестория, отказался присутствовать на большинстве заседаний, когда же он наконец явился, его сопровождала толпа монахов и солдат. Он также привел с собой влиятельного союзника, патриция по имени Флорентий, который представлял на соборе императора, а если точнее – Хрисафия [271] .

271

Price and Gaddis, Acts of the Council of Chalcedon, 1:24–30.

Но

несмотря на всю эту мощную поддержку Евтихий оставался Евтихием, что не пошло ему на пользу. В процессе расследования он открыто говорил о своих представлениях: он верил, что Христос после воплощения обладал одной природой, и из его слов даже было неясно, произошло ли здесь воплощение божества. «Господь Иисус Христос, – заявил он, – от двух природ, но после их соединения я утверждаю одну природу» [272] . После этого Евтихий, подобно Несторию ранее, был осужден. Флавиан назвал его последователем Аполлинария и гностика Валентина.

272

Price and Gaddis, Acts of the Council of Chalcedon, 1:224.

Но Евтихий не думал сдаваться, он обратился за помощью ко всей церкви – к епископам Рима, Александрии и Иерусалима. Он, хрупкий и старый человек, якобы стал несправедливой жертвой и страдает за защиту христианской ортодоксии. Он обратился к папе Льву, называя его «защитником веры, ненавидящим разделения». Разумеется, папы, которые в прошлом осуждали мерзких еретиков, могут понять его правоту. Вместе с ними он предал анафеме «Аполлинария, Валентина, Мани, Нестория и тех, кто утверждает, что плоть Господа нашего Иисуса Христа и Спасителя снизошла с небес, а не произошла от Духа Святого и Святой Девы, и все прочие ереси вплоть до Симона Волхва. Но ныне моя жизнь в опасности, поскольку меня самого обвиняют в ереси». И, независимо от его богословских взглядов, у Евтихия были формальные причины для протеста, поскольку процесс документирования деяний собора не соответствовал обязательным стандартам, и на этом основании в апреле 449 года он получил что-то вроде оправдания [273] .

273

Leo the Great, «Letters and Sermons», in Schaff and Wace, Fathers of the Christian Church, 32–34.

Однако этим дело не завершилось. Хрисафий убедил императора послать письмо к папе Льву с просьбой о поддержке, а в то же время Диоскор обратился к Феодосию с предложением созвать вселенский собор. В марте Феодосий согласился с этим предложением. Новый собор был назначен на август, местом его проведения снова был выбран Эфес.

Снова в Эфесе

Чего же ожидали разные стороны от этой встречи и какие уроки им преподал предыдущий собор? Сам Феодосий должен был опасаться грядущего события, вспоминая о том, какие ненужные разделения и какую жестокость породил предыдущий собор. Однако в 448 году он с глубокой симпатией относился к Евтихию и стал на его сторону против Флавиана и Евсевия. Как считает Несторий, Феодосий охотно предоставил Евтихию возможность использовать всю силу империи для борьбы с личными врагами. Он поддерживал отход духовенства от Флавиана и даже использовал для этого финансовое давление. Император снова стал собирать налоги и поборы с церквей, от чего в лучшие времена церковь была освобождена, и сурово настаивал на полной их выплате, включая долги.

Почтенных священнослужителей принародно арестовывали и поносили, были схвачены все епископы, не стоящие за Евтихия; он обложил налогами все имущество церкви, чего ранее не делали ни он, ни предшествовавшие ему императоры, включая налоги за все прежние годы, требуя выплатить все сразу… По его распоряжению месть обрушилась на Евсевия, обвинявшего Евтихия, и он не знал жалости.

Используя «угрозы голода и плена, а также ростовщичество… он поставил на колени и вынудил рыдать достойнейших римлян». Даже когда Флавиан распростерся перед императором ниц на пасхальной службе, умоляя о примирении, Феодосий подверг его язвительным насмешкам. Император стал яростным фанатиком, желавшим собрать собор, чтобы низложить Флавиана и оправдать Евтихия. Как писал Несторий, который знал это на своем опыте, «Эфес должен стать местом, где низлагают константинопольских епископов» [274] .

274

«Почтенных священнослужителей…» и «угрозы голода…» из Nestorius, Bazaar of Heracleides, 341; «Эфес должен стать…» из Nestorius, Bazaar of Heracleides, 345. О Флавиане и императоре см. Nestorius, Bazaar of Heracleides, 341–342.

Диоскор надеялся на более полную победу: несомненно, он жаждал низложить Флавиана, а также хотел видеть унижение Константинополя (в третий раз за последние полвека). Но, кроме того, он хотел показать всем, что Александрия играет ведущую роль как центр, определяющий собой мышление и веру христиан. Он хотел создать такой мир, в котором Александрия решает, как должны мыслить все христиане, а Рим, опираясь на авторитет Петра, санкционирует решения, принятые египтянами. Кроме того, прошлый опыт Эфеса не прошел даром для Диоскора, в частности. Он понял, какую важную роль там играет светская власть. Александрийцы с горечью вспоминали, как им мешал там Кандидиан со своими вооруженными воинами. Ожидая худшего, они ко всему подготовились и решили прихватить с собой головорезов parabolani, готовых, в случае надобности, запугивать и избивать врагов.

Думая о стремлениях Диоскора, мы можем ошибиться, если попытаемся исходить лишь из его опыта или разумных интересов. Подобно всем политическим махинаторам, он хотел помочь своим друзьям и разгромить врагов, но обычно такие политики обладают чувством меры и понимают, что им по силам, а что нет. Они также понимают, что любые поверженные враги, если они не уничтожены полностью, могут обратиться к обладающим властью друзьям и нанести ответный удар. Объявлять тотальную войну всем врагам сразу, как правило, невыгодно, но Диоскор на Втором Эфесском соборе сделал именно это. Он как будто намеренно старался рассердить или оттолкнуть от себя буквально всех прочих вождей церкви, которым он как бы предлагал признать себя пораженными и подчиниться [275] .

275

Stephen J. Davis, The Early Coptic Papacy (Cairo: American Univ. in Cairo Press, 2005).

Диоскор хотел создать такой мир, в котором Александрия решает, как должны мыслить все христиане, а Рим, опираясь на авторитет Петра, санкционирует решения, принятые египтянами

Чем объяснить такое поведение? Почти с полной уверенностью можно сказать, что Диоскор слишком сильно полагался на поддержку императора, который обладал властью внушить страх любым его оппонентам. Или это объясняется тем, что он был александрийцем, принадлежал к церкви, которая на протяжении последних ста с лишним лет сокрушала всех противников с помощью запугивания, игры на благочестии и призывов к мученичеству. На международной арене Александрийский патриархат также успешно добивался практически всего, чего желал, побеждая врагов и оказывая влияние на всю империю. Как отмечал Несторий, «Диоскор получил от Кирилла первенство, а также традицию ненависти к епископу Константинополя» [276] . Диоскор видел, чего удалось достичь Кириллу, и мог думать, что надо приложить еще немного усилий – и вся империя станет перед ним столь же уступчивой и послушной, как удаленные от центра регионы Египта. Но он не принял во внимание ту сложную политику придворных игр и создания коалиций, которой пользовался Кирилл, а до него применяли Феофил и Афанасий.

276

Nestorius, Bazaar of Heracleides, 351.

Однако есть и еще одно последнее объяснение, которое не стоит сбрасывать со счетов: возможно, Диоскор страдал личностным расстройством, из-за чего испытывал приступы паранойи и неконтролируемого гнева. Историки не любят ставить психиатрические диагнозы давно умершим людям, и это справедливо, хотя бы потому, что подобные исследования не дают ценных результатов, но мы не вправе забывать о таком варианте. Современные психологи занимаются таким феноменом, как «травля», – именно травля была постоянным орудием Диоскора.

Лев Римский

Опыт Первого Эфесского собора вряд ли научил Диоскора уважительно относиться к римским первосвященникам, однако новый папа Лев разительно отличался от своих предшественников. Подобно большинству из них, Лев желал, чтобы Константинополь знал свое место, но в то же время он настаивал на законном ведении дел в соответствии с традициями, без быстрых расправ 431 года. Лев, «последний римлянин», придавал большое значение процедурам и надлежащей коммуникации, и ему не нравилось, что Евтихий действует за спиной своего законно поставленного начальника Флавиана. В то же время он понимал высокое достоинство своего престола, которому угрожала изоляция от церквей Востока, живших единой жизнью благодаря налаженным каналам общения.