Воздаяние храбрости
Шрифт:
Пока Решид-Мегмет-паша совещался, обстановка изменилась кардинальнейшим образом. Турки потеряли захваченные села и вынуждены были вновь подняться к опушке леса. И совет подсказывает визирю единственное решение: уйти с Праводской дороги, пробиться по Эски-Стамбул и оттуда кружным путем все же вернуться в Шумлу.
Битва при Кулевчи была русскими выиграна. Но если визирь сумеет хотя бы часть своих людей вернуть в Шумлу, осада крепости может затянуться надолго. Отряд Палена догнать визиря уже не может: победа далась армии Дибича слишком большим напряжением и с большими потерями. Тогда командующий послал нарочных к генералу Роту. Он предложил
– Ох уж мне эти штабные. Всегда ждут, что противник будет действовать согласно их диспозиции. А неприятель не побежал. Он отступил. Причем в полном порядке. Да ищет он не спасенья, а обходного пути в Шумлу. Полюбуйтесь-ка, господа, что турки за одну только ночь сотворили.
Генерал Рот указал сложенной подзорной трубой на лагерь армии великого визиря. Оторвавшись от Палена с Дибичем, Решид-Мегмет-паша не позволил своим людям упасть и забыться, но заставил выстроить укрепления. Теперь подход к лагерю турецкой армии преграждали три земляных редута. Фасы их были хоть и невысоки, но грозно щетинились ружейными думали и жерлами пушек.
– Турки – инженеры отличные. Штурмовать лагерь в лоб – только класть людей понапрасну. С флангов горные склоны – тоже не подберешься. Придется брать хитростью. Сил у нас немного, делить их совсем не хочется, но иного пути я не вижу. Господа, дивизия генерала Певцова уже начала обходное движение. Часа через два, думаю, они обогнут отроги и покажутся в тылу турок.
– Там тоже стоит редут, – вставил один из генералов, собравшихся вокруг Рота; Валериан не увидел кто.
– Я не слепой, господа! – повысил голос командующий. – И, повторяю последний раз, не намерен штурмовать укрепленный лагерь. Но рассчитываю, что визирь примет дивизию Певцова за авангард нашей главной колонны. И тогда решится ударить в слабое место – пробиться через наши порядки. Строим полки в каре, готовимся к отражению возможной атаки. А вы, князь, – Рот повернулся к Мадатову, – отведите своих гусар за тот лесной мыс. Турки непременно увлекутся и подставят вам бок. Выберите момент и ударьте. Да посильнее…
Ждать пришлось почти до полудня. Валериан приказал людям спешиться, но лошадей держать на поводу, не размундштучивать и подпруги не ослаблять. Три полка стояли у опушки лесного мыска, изгибавшегося полумесяцем наподобие турецкого ятагана. За черными доломанами Александрийцев виднелись коричневые мундиры Ахтырцев, а дальше красным отливали шеренги полка принца Оранского. Правда, Валериан предпочитал звать его по старой памяти Белорусским.
Когда солнце уже поднималось к зениту, далеко на юге послышались выстрелы. Сначала ружейные, потом глухо ударили несколько раз пушки.
– На-конь! – приказал Валериан негромко, и трое адъютантов помчались передавать распоряжение командирам полков.
Застоявшиеся гусары эскадрон за эскадроном поднимались в седла, разминали руки и плечи, проверяли, как выходит из ножен оружие. Валериан послал Замятнина с двумя взводами вперед посмотреть, что делается на равнине. И когда увидел разведчиков, скачущих опрометью назад, распорядился строиться.
Он решил, что ударит широким фронтом, использует все собранные им силы. Александрийцы остались в центре, Ахтырцы пойдут вправо, а Белоруссцы заедут на левый фланг. Гусары замерли в ожидании боя и открылись неприятелю совсем неожиданно. Когда же турки вдруг увидели свежие силы русских, им было уже поздно что-либо менять в общем плане.
Тысячи и тысячи турецких всадников рвались вперед, норовя добраться поскорей до русской пехоты, смять ее, снести и открыть себе дорогу к спасению. В европейских армиях давно уже поняли, что кавалерия не может одолеть вымуштрованную пехоту. Но турки чаще всего в качестве пехоты знали ополчение свое и таких же восточных империй, разномастное, плохо вооруженное, не обученное ни приемам боя, ни дисциплине. Кроме того, они знали, что почти в два с половиной раза превосходят корпус Рота в общем счете штыков, а того пуще – сабель. И они очень хотели победить и – прорваться в крепость.
Валериан слышал, как гудит земля под десятками тысяч копыт, видел, как мелькают в клубах пыли цветные значки, блестящие одежды турецких конников, и вспоминал атаку анатолийцев под Рущуком. Но сейчас он не испытывал того замешательства, которое охватило его при виде массы коней и людей, сметающих на пути все и всех.
– И ведь белорусцы тоже стояли на том поле, – вспомнил он неожиданно. – Их смяли даже не турки, а свои же казаки, пустившиеся прочь. Не осталось ли в них памяти поражения, робости неудачи?..
Валериан посмотрел налево, поколебался – не проехаться ли ему вдоль фронта, ободрить своих людей, но решил остаться на месте. Он был уверен, что ему уже не нужны никакие речи перед сражением. Его люди так уверены в его храбрости, расчетливости, удаче, что пойдут за ним безоглядно, не рассчитывая ни своих сил, ни чужих.
Он вырвал из ножен саблю и поднял над головой. «Сабли… Сабли вон!.. Эскадрон!.. Эскадрон!.. Эскадрон!..» – закричали, запели радостно за его спиной майоры и ротмистры. Он и сам ощутил внутри сладкую дрожь, предвосхищение бешеной атаки и рубки. Начиналось дело, ради которого он рожден был на этот свет, предстояло счастливое время настоящего испытания. Он давно уже знал это предчувствие боя, но сейчас оно усилилось десятикратно. Не эскадрон, как под Батином, не полк, как под Борисовым, а дивизия стояла за ним, восемь тысяч копыт готовы были ударить в землю.
– Поход! – крикнул Мадатов, и стоящие рядом с ним трубачи подняли к губам горны. Знакомые нотки поплыли по горячей равнине, дрогнули и опустились пики в первых шеренгах.
– Марш! – слитно крикнули командиры полков, эскадронов, и две тысячи лошадей тронулись с места.
Александрийцы пошли прямо, Ахтырский и Белорусский полки заехали каждый на свои места и приняли участие в общем движении.
Сначала шагом, потом рысью, после – размашистой рысью, все убыстряя темп движения, набирая энергию для удара. Валериан гикнул и вовсе ослабил поводья, вывернув левую кисть. Вороной, почувствовав свободу, злобно всхрапнул и рванулся вперед галопом, почти стелясь над землей. Валериан взмахнул саблей:
– Ура!
– Ура-а-а! – ответили ему две тысячи глоток.
Турки – лихие конники, и в одиночной схватке наш обычный гусар, скорее всего, пропадет, сгинет под натиском наездника качеств средних по меркам населения Порты. Русский кавалерист приучался сидеть в седле после набора, в манеже, на учебном плацу. Турецкий держался за гриву лошади едва ли не от рождения. Но удалая, дикая азиатская конница понятия не имела, что значит тактический маневр, в котором участвуют не один, не два, даже не десять всадников, а сотни. Европейские кавалеристы учились воевать строем, выполнять сложнейшие маневры, постоянно ощущая колено соседа.