Воздаяние храбрости
Шрифт:
Он сильно припечатал бумаги мощной ладонью так, что подпрыгнула чернильница, едва не свалившись за край стола.
Новицкий был совершенно обескуражен.
– Да что же за кляузы, ваше сиятельство? Откуда и на кого?
– Да на меня же! Из Карабаха! Ты понимаешь, Новицкий, они по Шуше с барабанами шли, призывали жителей писать жалобы на меня. На меня! Который… Ар-х…
Он остановился, словно бы поперхнувшись, и вдруг страшно, отчаянно закашлялся, будто бы собирался вывернуться весь наизнанку. Быстро поднялся и стал лицом к стене, упираясь лбом в черные бревна сруба. Новицкий и адъютант тоже вскочили с места, готовясь кинуться князю на помощь. Но тот, не оборачиваясь, погрозил им мощным кулаком, густо поросшим черным волосом. Постепенно спазмы утихли, Мадатов достал из кармана шинели несвежую тряпицу, сплюнул в нее, посмотрел на мокроту, мрачно завернул тряпицу, обтер губы и сунул обратно.
– Может быть, вам чаю, ваше превосходительство? – спросил адъютант.
– Принеси. Только горячего… Сам горяч, – усмехнулся Мадатов. – И люблю кипяток… Так они и набрали! Одни Шахназаровы десяток жалоб прислали, что я незаконно присвоил себе имение. Да мне его хан еще в восемнадцатом году отдал. Ермолов разрешил, и государь утвердил. А теперь, видишь ли, новая власть, и можно старые счеты свести. Но дальше и вовсе смешно: у кого-то я виноградный сад отобрал, у кого-то – два зимних пастбища. У кого-то одолжил тысячу червонцев и не отдал. Кого-то записал в крестьяне не по закону. Где-то присвоил четырех ишаков, где-то надгробие разорил. У какой-то бабы забрал восемь шалей, у другой – тридцать штук посуды серебряной… Новицкий, они привезли сюда двадцать жалоб и говорят, что будет еще два раза по стольку! Я боевой офицер! Мне воевать надо, а не бумаги расписывать. Честно тебе скажу, я этих людей и не помню. Вот поставь нас лицом к лицу, мы разберемся. А так, что же… Читаю – паша-бек Асид Бала-султан-оглы! Кто он? Из какого он рода? Никогда не встречал. Мелкий жулик какой-нибудь, которого все на базаре называют позорной кличкой. А в бумаге одно имя на полторы страницы…
Мадатов схватился за отвороты шинели, и Сергей испугался, что у князя опять вдруг случится приступ. Но генерал удержался, а тут и подоспел адъютант с жестяной кружкой, над которой клубился пар. Мадатов принял ее в обе руки и начал отпивать жидкость большими глотками, жадно, увлеченно и быстро, как все, что он делал в жизни.
Капитан тем временем исчез за дверью, тут же вернулся и поманил Новицкого:
– Господин надворный советник! Вас приглашают.
– Иди, иди, – угрюмо кинул Мадатов. – Посмотри, понюхай, может, до чего и договоришься.
В комнате, которую занимал командующий седьмым корпусом генерал-лейтенант Рот, сидели двое. Хозяин – короткий круглый человечек, больше похожий на провинциального русского помещика, чем на потомственного прусского офицера, и граф Бранский. Он еще более растолстел, щеки его словно стекали на воротник, а между ними торчал длинный нос, прямой и неожиданно тонкий, как писарское перо.
Увидев Новицкого, он привстал и поклонился учтиво. Сергей сухо кивнул в ответ и занял место, указанное ему Ротом. Сам генерал дочитывал некую бумагу, делая в ней пометки карандашом. Сергей молчал и разглядывал Бранского, который смущенно вертел толстой шеей, делая вид, что рассматривает потолок, побеленный недавно, но наспех и плохо. Новицкий же вспоминал все главные точки их знакомства, проведенного словно бы штрих-пунктиром по долгой жизни. Дуэль с Мадатовым в Красном Селе, где он был секундантом князя. Свой поединок с графом уже под Тифлисом, стычку в Грозной, когда Бранский отказался выдать деньги, положенные проводникам; и, наконец, взгляд его в то раннее утро, когда Новицкий вновь отправлялся в горы…
Рот наконец дочитал бумагу и поднял голову:
– Я, господин Бранский, с уважением отношусь к резонам, выставленным здесь графом Иваном Федоровичем, но неужели это расследование невозможно отложить до конца кампании?
Бранский улыбнулся умильно.
– Ваше превосходительство! Преступления, в которых обвиняют генерала Мадатова, столь существенны, что замолчать их более невозможно. Волнуется Карабах, волнуются и прочие провинции Закавказья.
Новицкий почувствовал, что ему становится трудно дышать. Он вцепился пальцами в пакет с кроками и процедил сдавленным голосом:
– Из-за чего же волнуются Шуша, Шемаха, Нуха? Из-за восьми шалей и четырех ишаков, которых якобы присвоил военный правитель трех Закавказских провинций?
Бранский улыбнулся еще шире, еще слаще, и у Новицкого заныло предплечье, то самое, куда всадил свою пулю граф около десяти лет назад.
– Я вижу, господин Новицкий, что вы успели переговорить с вашим давним знакомым. Но, уверяю вас… и вас, ваше превосходительство, что все имущественные проблемы ничтожны перед действительными преступлениями, в которых обвиняется князь Мадатов. Ему вменяется покушение на жизнь Джафара-кули-аги, полковника русской службы, племянника Карабахского хана. А также в устройстве заговора против самого Мехти-кули-хана.
– Восточные интриги, – скривил губы Новицкий. – Хан с племянниками постоянно ссорились между собой. Князь же, вмешиваясь в их усобицы, преследовал одну цель – сохранение мира и установление порядка, подобающего части Российской империи.
Бранский продолжал, словно не слыша его:
– Кроме того, князя обвиняют в том, что именно по его приказу был отравлен Измаил, князь Шехинский.
– Отъявленный мерзавец, – заметил Новицкий.
– Но все же законный правитель ханства.
– В любом случае Мадатов не отравитель и не имел никакого отношения к кончине Измаил-хана.
– Вы так уверены? – прищурился Бранский.
– Господа, господа, – вмешался Рот, которому в тягость была и эта перепалка, и все дело, в котором он, по несчастью, оказался замешан. – Кто же через столько лет, за столько вёрст может утверждать что-то наверняка?
– Я могу, ваше превосходительство, – учтиво, но твердо сказал Новицкий. – Я утверждаю наверняка, что князь Мадатов не имел никакого отношения к смерти Измаил-хана, даже если она случилась… безвременно.
В комнате повисло неловкое молчание. Первым его нарушил Сергей:
– Ваше превосходительство! По поручению… – он покосился на Бранского, – имею честь доложить вам…
Рот обрадованно повернулся на стуле.
– Да, разумеется. Сейчас и займемся. Вы очень вовремя. А вы, граф, можете уже, наверное, собрать ваши опросные листы. Я же напишу Ивану Федоровичу и попрошу его более не трогать моих генералов. Хотя бы до самой победы.
Бранский поднялся, но нерешительно смотрел в сторону двери.
– Идите, идите, – снисходительно кинул ему Сергей. – У князя сейчас совсем другие дела на уме, кроме как сводить старые счеты.
«Равно как у меня…» – хотел добавить, но удержался…
Валериан расписался на последнем листе и вручил его Бранскому. Граф сидел на лавке, на том же месте, что час назад занимал Новицкий, и старательно смотрел поверх головы Мадатова в угол дома, низкий, грязный, наверняка затянутый паутиной. Получив опросный лист, он тщательно вкладывал бумагу в коричневый бювар, который держал на коленях. Увидев, что стол перед князем очищен, Бранский поднялся, поклонился и вышел, не проронив ни единого слова. Валериан даже не повернулся в его сторону.