Воздаяние храбрости
Шрифт:
Несколько минут он еще посидел, уперевшись взглядом в столешницу. Посчитал обломки перьев, валявшиеся на доске. Их оказалось четырнадцать. Подумал – не попросить ли адъютанта принести еще кружку даже не чаю, а хотя бы сладкого кипятка, но решил, что лучше быстрей доберется в Праводы и напьется горячего там. А после уляжется в балагане под бурку и попробует унять озноб, тревоживший его с утра, прямо с подъема.
Командующему докладывать об отъезде ему было не нужно. Дела отряда они с Ротом обговорили еще до того, как лоснящийся от удовольствия Бранский разложил перед ним бумаги, догнавшие его из Закавказья. Плохим, стало быть, он оказался правителем, если посылают ему вдогон не благословенье, а жалобу. «Женщина… с золотым блюдом… без всякой охраны», – вспомнил он слова Новицкого и усмехнулся. Нет такого, никогда не было и не будет. Всегда найдутся охотники взять чужое, и постоянно они будут тянуть свои жадные лапы, если только не преградить им путь свинцом и железом. Ты защищаешь слабых и праведных, караешь жестоких и сильных – тебя назовут палачом. Ты отойдешь в сторону, оставишь толпу саму выяснять отношения – тебя окрестят предателем. Если справедливость не сила, то что же она такое?..
Он поднялся и прошел к двери мимо подскочившего офицера. На дворе окунулся в ледяной, стального отблеска свет, что предшествует сумеркам. Нужно было спешно седлать лошадей и ехать, чтобы успеть добраться до лагеря дотемна. Василий увидел вышедшего князя и опрометью кинулся назад, в конюшню, окликая по пути есаула, командовавшего конвоем. Валериан прошел к забору, раздраженно откидывая по дороге охвостья соломы, и вдруг замер.
По улице, идущей мимо штабного здания, ехал эскадрон александрийских гусар. За высоким глухим дувалом Валериан почти не видел коней, и только всадники в черных доломанах плыли в пепельном воздухе. Вел отряд ротмистр, немолодой уже человек, побывавший в сражениях: левую глазницу его прикрывала широкая повязка черного цвета, из-под которой змейкой сбегал к подбородку красный неровный шрам. Проезжая мимо штаба, он небрежно глянул поверх забора из одного любопытства, но увидел Мадатова и точно застыл в седле.
Алексей Замятнин с первого взгляда узнал своего бывшего командира. Он знал, что Мадатов в Дунайской армии, но, занятый делами войны, не смел даже надеяться, что пути их когда-либо пересекутся. Последний раз они виделись ровно шестнадцать лет назад, после лихого боя под Борисовым, у самой Березины. Тогда его, раненого корнета, везли к мосту на носилках, растянутых между лошадиными спинами [57] . А полковник Мадатов в разорванном французскими палашами мундире подъехал к страдающему мальчишке и сказал ему несколько слов утешения.
57
См. роман «Кавказская слава».
Но еще памятней Алексею была ночь после Минска, когда полковник и покойный Фома Чернявский повезли его в темноте за несколько верст извиняться перед командиром егерского полка. Просить прощения за то, что он, корнет Замятнин, оскорбил своего сверстника, поручика того же седьмого полка. И дали ему, нагловатому гусарскому фендрику, такой урок, который он не мог забыть по сей день.
Замятнин вскинулся и обернулся в седле.
– Эскадрон! – рявкнул он голосом, отработанным в манеже, на плацу и в полях. – Равнение!..
Дремавшие в седлах гусары встрепенулись, выпрямились и взяли коней в поводья. Все они пришли в полк, когда Мадатова уже не было, и не могли взять в толк, кого же так вздумал приветствовать суровый их командир. Но ротмистра в эскадроне любили и повиновались ему охотно.
– Сабли вон! – прогремела команда. – Подвы-ы-ысь!
Лязгнула сталь, извлекаемая из ножен, и почти сотня клинков стала в воздухе, оказавшись эфесами на уровне подбородков, как предписывал этот прием устав.
Валериан, разумеется, не узнал Замятнина, но ему было лестно, что его еще помнят в полку. Он тоже вытянулся и приложил руку к фуражке, держа положение «смирно», пока поручик, ехавший в замке эскадрона, не исчез за изгибом улицы. Тогда он повернулся и пошел к вороному, которого уже держал под уздцы Василий. По пути он стащил перчатки и потер глаза, щипавшие, видимо, от дыма разложенного неподалеку костра.
Он не заметил, что сцену его встречи с гусарами наблюдал вышедший на крыльцо Новицкий. Когда же Мадатов поднялся в седло, Сергей повернулся и снова вошел в штабное помещение, осторожно притворив за собой дверь…
Глава десятая
С холма, на котором стояли Новицкий и Георгиадис, было хорошо видно движение нашей армии. Батальонные колонны егерей, гренадеров, мушкетеров шли не парадным шагом, но легко и ровно. Стальная щетина штыков над головами колыхалась согласно и грозно.
– Научились ходить, – заметил Новицкий. – Сто двадцать верст по горам, при страшной жаре и все за четыре дня.
– Не хуже ваших кавказцев, – поддразнил его Артемий Прокофьевич. – Но что же дальше? Ну, прибежали мы сюда. А что же турки?
– Турки возвращаются из-под Правод. А как мы их встретим – решит новый командующий.
Зимой 1829 года генерал Виттенштейн попросился в отставку, ссылаясь на годы и расстроенное здоровье. Император согласился с его просьбой, тем более что втайне считал результаты кампании предыдущего года ничтожными. И это несмотря на взятие Варны. Командовать второй армией назначен был граф Дибич [58] , молодой и решительный генерал. Он составил план, по которому весной нового года собирался взять крепости Силистрию и Щумлу, а потом перейти Балканские горы и решительно направиться к Константинополю.
58
Дибич-Забалканский, граф Иван Иванович (1785–1831) – генерал-фельдмаршал. Участвовал в наполеоновских войнах, кампании турецкой и польской.
Но султан Мехмед II не намеревался стать одним лишь свидетелем этих действий. Он также сменил командующего. Гуссейна-пашу отослали в Рущук, а на его место сел Решид-Мехмед-паша.
– Новый великий визирь, как я понял из слов перебежчиков и агентов, – человек решительный, твердый, храбрый. Да и сил у него сейчас несколько больше, чем смогли собрать мы. Трудновато придется.
– Решительный, твердый, – хмыкнул Георгиадис. – А что же он так бездарно простоял под Праводами почти две недели?
В начале мая русская армия опять подошла к Силистрии. Великий визирь решил воспользоваться этой возможностью и – выведя армию из Шумлы, быстро направился к Праводам. Но там и застрял. Генерал Купреянов, ставший начальником гарнизона вместо Мадатова, держался так же отважно и стойко. Отразил несколько приступов, да к тому же, вспомнив уроки предшественника, сам решился на ночную атаку и отогнал неприятеля, расположившегося чересчур уж беспечно.
– Вы же отлично знаете сами, Артемий Прокофьевич, – на войне, как и в жизни, мы действуем обычно не так, как сами хотим, а как нам позволяют. Твердость генерала Купреянова оказалась под стать лихости Решид-паши. Турецкая коса наткнулась невзначай на наш камень и если не сломалась, то затупилась изрядно. А ночная наша атака – совершенно лихое дело. Просто скажу – гусарское.
– Да, это ваш приятель князь Мадатов умудряется всех заразить своей удалью. Вы-то, надеюсь, на этот раз смогли побороть искушение?
– Ну, что вы, Артемий Прокофьевич, – легко ответил Новицкий. – Меня там и близко не было.
Георгиадис фыркнул, да так громко, что лошадь под ним нервно переступила.
– Близко – это как? Полверсты? Полторы?
Новицкий взял паузу и отвернулся, сделав вид, что закашлялся.
– Ровно настолько, – ответил он дипломатично, – чтобы суметь оценить ситуацию утром.