Вожак
Шрифт:
«Alles!» — щелкнул кнут-невидимка.
— Сволочь ты. Сукин сын…
Ван дер Меер присел перед Марком на корточки. Вслушался: дышит ли? Он прочел сотни работ о клеймении, и теория сильно проигрывала практике в смысле ярких впечатлений. Наука ничего не говорила о рабовладельцах, падающих в обморок. Неудачная попытка взять кого-то в рабство, и бац! — лежишь мешком. Может, им нельзя добровольно останавливать клеймение? Ломать рефлекс? Маркиз не видел ни одной причины, согласно которой обер-центурион Тумидус, здравомыслящий молодой офицер, решился бы на
— Помпилианец, — внятно сказал Марк.
Он по-прежнему был без сознания.
— Я в курсе, — кивнул маркиз.
— Помпилианец. Настоящий.
— Да уж. Прочувствовал до печенок.
Присутствие Марка выводило Белого Страуса из равновесия. Он еле сдерживался, чтобы не выбросить парня из номера. Запереть двери, спрятаться в ванной; пустить воду, сесть под душ… Маркиз считал себя человеком с опытом. Сегодня его опыт расширили до границ, за которыми начинались выжженные пустоши.
— У вас есть коммуникатор? — спросил Марк.
Ван дер Меер, как ни старался, не мог понять: очнулись господин рабовладелец или по-прежнему пребывают за гранью добра и зла?
— Есть? — упорствовал Марк, зажмурившись так плотно, что веки казались сросшимися, а скулы от напряжения поехали вверх. Речь его напоминала монолог человека, сражающегося с острой болью. — Свой я оставил у Изэли…
Запнувшись, он поправился со смущением:
— У госпожи Китлали.
— Держите.
В отличие от голоса, рука Марка не дрожала. Сто один, отметил Белый Страус, глядя, как Марк набирает номер. Зачем ему сто один? Нужен врач?!
— Дайте полицию, — активировать сферу Марк раздумал, ограничившись аудиосвязью. — Я хочу сделать заявление. Я хочу сдаться. Только что я напал…
Ван дер Меер ударил ногой, не тратя времени на то, чтобы нагнуться к креслу. Хлестнул наотмашь: так дают пощечину тыльной стороной ладони. Ребро стопы угодило Марку по запястью. Уником вырвался из пальцев, стукнулся о потолок, по дуге отлетел в угол, к стене, и лег на пол.
Рядом приземлился тапок маркиза.
— Хороший аппарат, — сказал Белый Страус. — Крепкий. Без проблем падает на бетон с двадцати метров. Я брал его специально для экспедиций. Если что-то сломалось, вы купите мне новый.
— С кем я говорю? — поинтересовался уником.
Маркиз поднял аппарат:
— Меня зовут Якоб Ван дер Меер. Гражданин Ларгитаса.
— Вы свидетель?
— Я вроде как пострадавший. Извините за беспокойство, случилась ошибка. Товарищ перебрал лишнего. Мы уже разобрались, инцидент исчерпан.
Щит, вспомнил он. Железо пальцев. Железо оков. Железо клейма. Подбородок Белого Страуса затрясся, как у старухи на чужих похоронах: внезапно, без видимой причины. Он боялся, что у этих воспоминаний острые зубы. Острые зубы и долгая жизнь.
— Вы уверены?
— В чем?
— Что инцидент исчерпан?
— Абсолютно. Не имею на этот счет никаких сомнений.
— Идиоты, — с гематрийской бесстрастностью
Связь прервалась.
Марк смотрел на маркиза, вжавшись в спинку кресла. Взгляд его был взглядом волка, угодившего в капкан. На всякий случай Ван дер Меер отошел к окну. Он прекрасно понимал, что расстояние его не спасет. Логика подсказывала: Марка не следует опасаться. Вторая бомба вряд ли упадет в воронку от первой. Но тело действовало само, вопреки логике.
В его глазах нет паники, отметил маркиз. В позе нет затравленности или обреченности. Хищник оценивает ситуацию, прикидывает варианты, готов действовать. Атаковать, отгрызть лапу, сдаться, покончить с собой — любое действие станет результатом трезвого расчета. Обер-центурион Тумидус изучает проблему, как ботву, распятую на щите — без лишних эмоций. А я даже не знаю, как зовут эту проблему.
— Зачем? — маркиз закашлялся.
Марк молчал.
— Зачем вы пытались меня заклеймить?
— Не спрашивайте.
— Вы сошли с ума?
— Не спрашивайте. Я не отвечу.
— Почему?
— Не имею права.
— Какое, к чертям собачьим, право?! Вы чуть не сделали меня рабом!
— Сдайте меня в полицию. Так будет лучше.
— Откуда вы шли?
Вопрос был задан по-идиотски — вероятность идиотизма очень точно, до десятых долей процента, обозначил диспетчер службы «сто один». Но Марк понял и даже ответил:
— Мы курили с Манойей. Там, во дворике.
— Вы же не курите!
— Какая разница? Сдайте меня в полицию. Я требую.
— Вот! — дав волю чувствам, Ван дер Меер сунул под нос упрямцу туго скрученный кукиш. — Выкуси! Ты мне должен, придурок! Ты мне так должен, что я из тебя всю душу выну… Отвечай! Что ты делал во дворе с Манойей Илхикаминой?
— Мы курили.
— И после третьей затяжки ты решил взять меня в рабы?!
— Я виноват. Готов понести заслуженное…
— Неси! Отвечай на мои вопросы! Ты курил с Манойей. Потом ты решил взять меня в рабы. Что у вас произошло? Ты ведь не хотел взять в рабы именно меня, Якоба Ван дер Меера! Тебя устроил бы любой не-помпилианец… Главное — срочно, немедленно. Но здесь — ваше представительство, здесь сплошные помпилианцы. А тебе нужно было сразу, без отлагательств. Вот ты и шел, весь на психе… Ты следишь за моими рассуждениями?
— Я сейчас уйду. Вы меня не остановите.
— Уходи! А я пойду за тобой! Я буду орать на весь корпус! Ты сказал: «Помпилианец…» Ты еще валялся в кресле, как куль дерьма, а уже давил на главное: «Помпилианец. Настоящий…» Ты хотел подтвердить себе, что ты помпилианец? Что способен клеймить? Ты что, пытался заклеймить Манойю и не смог?!
— Я ухожу, — Марк встал.
— Оставайтесь в номере, — велела госпожа Зеро. — Я уже лечу.
— Что?!
— Ничего. Скоро буду.
Якоб Ван дер Меер замотал головой. Он боялся, что сошел с ума. Заразился от Марка. Последствия клеймения, нервного стресса — галлюцинации, на манер вторичного эффекта Вейса.