Возмущение Ислама

Шелли Перси Биши

27

Ни днем ни ночью мы не разлучались, Нас только разлучал короткий сон; И если волны моря чуть качались, И воздух был затишьем напоен, У самых волн, в полуденном покое, Она дремала на моих руках, Над нами было Небо голубое, И мысль ее скользила в разных снах, То в грусти, то в лучах душа купалась. И плакала она и улыбалась.

28

И иногда, в своем воздушном сне, "Лаон" она шептала, и, вставая, — Как птичка, в час заката, в тишине Внезапным пеньем воздух наполняя, Летит, — сестра и спутница моя Над морем пела светлый гимн Свободе, Который, полный страсти, создал я, — И, мнилось, все внимало ей в природе; Как нежный дух, в порыве торжества Она роняла звонкие слова.

29

И белые ее мерцали руки Сквозь темную волну ее волос. О, как впивал я сердцем эти звуки! То упованье, что во мне зажглось И выразилось в песне этой стройной, Казалось мне возвышенным, когда Она, смолкая, делалась спокойной, И дух ее скользил туда, туда, Уйдя из глаз глубоких в отдаленье, На крыльях моего, ее виденья.

30

Пред тем как Цитне отдал я его, Рой мыслей в нескончаемой вселенной Я создал из стремленья своего, Чтоб дух людской, в глубоком мраке пленный, Освободить от тягостных цепей, — Подвластными я сделал все предметы Для песни героической моей, Простор морской, и Землю, и планеты, Судьбу и жизнь, и все, что в дивный строй Сливает мир, встающий пред душой.

31

И Цитна поняла порыв могучий, Усиливши, взяла его в себя, Как белизна растущей в небе тучи Вбирает ветер, гул грозы любя; Все помыслы мои, пред тем как светом И музыкой зажглись, горели в ней, Ее лицо сияло мне приветом, И бледностью, серьезностью своей Она со мной безгласно говорила, В моем лице за сном моим следила.

32

В моей душе сильней зажегся пыл От единенья с этой чистотою, В ее уме мой разум мне светил. Не тщетно мы над участью людскою С ней размышляли, — мудрость возросла: О, Цитна, дух и кроткий и могучий! Без страха боли, смерти или зла, Но нежности исполненная жгучей, Она была как ясный детский сон, Но гений был в ребенке заключен!

33

То знанье было новым: возраст старый, С легендой несущественных вещей, Ничто — он разогнать не в силах чары На жизнь души наброшенных цепей, Душа всегда раскрыть стремится крылья, Но старость ледяная холодна, Исполнена насмешки и бессилья, Невольнической жесткости полна, И человек смеется, раб избитый, Над той могилой, где надежды скрыты.

34

Нет, не суровым мир принадлежит, Так Цитна в чутком сне мне возвестила, Не сознавая, чт_о_ за власть лежит В таких словах, какая в этом сила; Пока она в спокойствии спала, Моя душа задумалась тревожно: Над вестниками правды духи зла Владычествуют — как это возможно? И вот, в красноречивом полусне, Она дала ответ желанный мне.

35

Тот нежный облик, женский ум, невинный, В себя совсем не воспринявший яд, Которым так отравлен мир пустынный, Был мой очаг, лелеявший мой взгляд; Увы, родной Земли другие дети, С природной красотой разлучены, Подвластны Злу, в его попали сети, Позорные его лелеют сны, И служат всем его увеселеньям, И дышат, наконец, легко — презреньем.

36

Я чувствовал лишь холодно позор Такой беды; но с Цитной я сдружился, И более широким с этих пор Сочувствием мой разум озарился; Не раз о том скорбели вместе мы, Что половина всей людской пустыни — Орудье вожделений, жертвы тьмы. Невольницы в тюрьме, рабов рабыни: На кладбище убитых юных сил Гиена-страсть хохочет меж могил.

37

В ее лице огонь горел, сверкая, При мысли о позорности такой. И я сказал: "О, Цитна дорогая, Я вижу, ты вступаешь с миром в бой; Пока мужчина с женщиной не встретят Домашний мир, свободны и равны, Взор человека света не заметит; Оковы быть разрушены должны, — Тогда придет восторг освобожденья". И вспыхнул взор у ней от восхищенья.

38

С серьезностью сказала мне она: "Лаон, мне надлежит задача эта, С умов счастливых женщин — злого сна Стряхну я гнет, и, полные привета, Мы, вольные, толпою молодой, Придем к тебе, лучисты будут взгляды. И окружат весь Город Золотой Свободные живые мириады". Она меня за шею обняла И трепетный во мне ответ нашла.

39

Я улыбнулся и хранил молчанье. "Зачем ты улыбаешься, Лаон? — Сказала Цитна. — Пусть мои мечтанья Неопытны, и пусть мой дух смущен, И я бледнеть могу, но, не робея, Коль хочешь, на тиранов я пойду. И было бы гораздо мне труднее В позоре жить, томиться, как в бреду, С местами, сердцу милыми, расстаться И, друг родной, с тобою не видаться.

40

Как сделалась такою я, Лаон? Ты знаешь, как ребенок может смело На мир взглянуть. Ты властью наделен, И на тебя я походить хотела, Чтоб сделаться свободней и добрей; Но там, вдали за темным Океаном, Есть многие как бы с душой моей, Хотя они окованы обманом; Когда они, как я, в твой глянут взор, Они отвергнут смело свой позор.

41

Иль слов я не найду, полна боязни, И холодны пребудут все вокруг? Однажды, помню, присужденный к казни, Невольник спасся тем, что спел он вдруг Ту песню, что судья любил когда-то. Так точно все? услышавши меня, Смягчатся; и, в другом увидев брата, Заплачет каждый; полные огня, Сердца забьются в воле непреклонной, Чтоб этот мир восстал — преображенный!

42

Да, в золотые я дворцы войду, И в хижины, и в душные подвалы, Где женщина живет в больном бреду, И рядом с ней тиран ее усталый; Там музыкой твоих волшебных чар Освобожу тоскующих я пленных, И будет молод тот, кто был так стар; Твой дух, что тайн исполнен сокровенных. Через меня как солнце будет им, И в знанье скорбь развеется как дым.

43

Как человек способен быть свободным, Когда с ним рядом женщина-раба? Кто воздухом упьется благородным. Когда вокруг гниющие гроба? Как могут те, чьи спутники суть твари. Восстать на тех, кто их гнетет весь век? В позорном нескончаемом кошмаре Живет, Обманом скован, человек: Своих сестер позорят их же братья, И женщина — насмешка и проклятье.

44

Да, я еще ребенок, но идти Мне нужно, хоть остаться я желала б. На мой огонь, на жизненном пути. Толпы рабов, забыв стенанья жалоб. Придут из темных тюрем, ощутив. Что с членов их спадает одряхлелость: О да, могуч души моей порыв, Никто мою не поколеблет смелость. На детях правды — светлая печать, Ее увидя, Ложь должна молчать.

45

Еще помедли. Должный день настанет. Уйдешь ты, я с берега взгляну, Как парус твой из отдаленья глянет. Как ты прорежешь синюю волну; И я скажу: вот я одна отныне. А ты над миром зов свой возгласишь, И миллионы, как пески в пустыне, К тебе придут, ты их соединишь, Ты будешь им как свет освобожденья. Ты будешь их восторг и возрожденье.