Возмущение Ислама

Шелли Перси Биши

20

Но все заботы были бесполезны. Хотя велик наш строй безмерный был: Закон необходимости железный Заботливости братской уступил. И в полумгле направился тогда я К Дворцу Тирана и нашел его: Он был один, уныло восседая На ступенях престола своего, Горевшего в сияньях переменных Металла и каменьев драгоценных.

21

Лишь маленькая девочка пред ним Кружилась в грациозной легкой пляске; Еще вчера толпой он был любим, Еще вчера он знал и лесть, и ласки, Сегодня он один. О вот она, — За то, что он хвалил ее когда-то За пляску, —

вся бледна, истомлена, Кружилась, грустью скорбною объята, — Он слишком занят был душой своей, Ни разу он не улыбнулся ей.

22

Она к нему испуганно прижалась, Услышав шум шагов; но он был нем. Во взорах ничего не отражалось, Он больше тронут быть не мог ничем; Не поднял взгляда он на наши лица, Хотя, когда вступили мы толпой, На звук шагов, как пышная гробница, Резные стены дали отклик свой: И, как внутри собора склеп угрюмый, Лелеял сумрак тягостные думы.

23

Как бледно было детское чело, И эти губы, и худые щеки. Но темные глаза, горя светло, У ней прекрасны были и глубоки; Она очарованья своего Как будто бы совсем не сознавала. Тиран глядел сурово, рот его Давнишнее презренье искривляло: Казалось, эти созданы черты В вулкане и в провалах темноты.

24

Она пред ним, как радуга, стояла. Рожденная грозою, что едва Прошла, и солнце в тучах воссияло; Казалось, Цитна в ней была жива, Ее улыбка, этот свет мгновенный, Что сердце взволновал в моей груди; Я видел счастья призрак незабвенный, Что в прошлом был, там, где-то позади; Все вдруг припомнил я, когда, волнуем, Я к ней прильнул отцовским поцелуем.

25

Венчанного злодея я повел Оттуда прочь и, искренно жалея, Стал утешать его, но он был зол, И в гордости, и в страхе цепенея, Неловко злобу мрачную тая, Он так смотрел, как посмотреть могла бы Своих зубов лишенная змея, Свирепей, чем смотреть умеют жабы; Разумным не внимавший голосам, Других губивший, вот, погиб он сам.

26

Дворец его давил бы, как гробница; Мы вышли сквозь изваянный портал, Прекрасные на нем виднелись лица, Там точно сон, застыв, чего-то ждал; И тени, что следят за грезой сонной, Как стражи, молча стали по углам. Ребенок шел походкой утомленной. Растерянно глядел вослед он нам, В слезах дрожало звездное сиянье, В ответ на мой вопрос — одни рыданья.

27

Тиран вскричал: "Убей ее скорей Иль дай ей хлеба, раб, она не ела!" Лишь в гробе можно звук таких речей Услышать. Это истина глядела Ужасными глазами на меня. Одни во всем дворце, забыты, оба Не ели ничего в теченье дня: Он — так как гордость в нем была, и злоба, И страх — сидел у трона своего. Она совсем не знала ничего.

28

Тиран смущен был тем, что так могильно Мир глянул на него, что власть прошла, Что стало даже золото бессильно, — Дивился он пресекновенью зла; Столь быстрое и тяжкое паденье Того, кто так недавно страшен был, Пугало и внушало изумленье; Его несчастный вид в сердцах будил Смущенность удивления; как пена, Исчезло все — настала перемена.

29

Толпа, какая в доблестной стране В тысячелетье раз один бывает, Сошлась вокруг Тирана; в тишине — Как дождь и град весною упадает — Был слышен частый гулкий звук шагов, Но все хранили строгое молчанье, И этот одинокий меж врагов Постиг впервые тяжкий гнет страданья. Почувствовал, как силен стыд и страх, И скрыл лицо, от взглядов острых, в прах.

30

Лишился чувств; я на земле сел рядом, Ребенка взял из слабых рук его И посмотрел кругом спокойным взглядом, Чтоб им никто не сделал ничего; Когда им пищу принесли, хотела Она его кормить, но отвратил Он от нее лицо; малютка ела И плакала; в нем голод победил Отчаянье, и так, изнеможенный, Сидел он, как в дремоту погруженный.

31

Молчанье пошатнулося в рядах; Так, медленно, как бы придя из дали, Шум ветра собирается в лесах. "Низвергнут деспот наш! — они вскричали. — Тот, кто в дома к нам посылал чуму, Тот, кто заставил нас изведать голод. Убийца, пал! Проклятие ему! Он нас ввергал в смертельный страх и холод, Но в бездне тот, кто слезы пил и кровь, Никто его не восстановит вновь!"

32

И крик раздался: "Кто судил, пусть будет Влеком на суд, чтобы ответ был дан! Земля его деяний не забудет, — Ужели безнаказан лишь Осман? Ужели только те, что, надрываясь, Богатства исторгали из земли, — Чтоб жить он мог, пороком наслаждаясь, — Как черви погибать должны в пыли, А кровь его кипит, и он свободен? Встань! Ты суду, ты палачу угоден!"

33

"Что нужно вам? — тут я, привстав, вскричал. — Чего боитесь вы? Зачем вам надо, Чтобы Осман вас кровью запятнал? Раз вольность — вашим помыслам отрада, Не бойтесь, что один, кто жил во зле. Вам может повредить; под Небесами, Чей свет для всех, на Матери-Земле, Пусть он теперь живет, свободный, с вами; И, видя смену новой жизни, он Как бы вторично будет в мир рожден.

34

Что вы судом зовете? Неужели Никто из вас другому, втайне, зла Не пожелал? — Неужто вы сумели Так сделать, чтоб вся жизнь была светла? Когда же нет, — а это нет, наверно, — Как можете желать убийства вы? Негодованье ваше лицемерно, И, ежели вы сердцем не мертвы, Поймете вы, что истина в прощенье, В любви, не в злобе, и не в страшном мщенье".

35

Умолк народный ропот, и кругом Стоявшие, разлучены с враждою, Участливо склонились над врагом, Что был в пыли, с покрытой головою; Рыданья зазвучали в тишине, И многие, в безумье состраданья, Склоняясь, целовали ноги мне, Исполнены надежд и ожиданья. Нашли слова сочувствия в себе К тому, кто был жесток и пал в борьбе

36

Тогда, безмолвной окружен толпою, В просторный дом он был сопровожден, Где, пышною отравлен мишурою. Подобие ее увидел он; И если б обладал душой он ясной, Как те, кем был прощен он в этот час, Конец его мог быть зарей прекрасной; Но в глубине его обманных глаз, Как говорили мне, скрывалось что-то, Измена и зловещая забота.

37

Настал канун торжественного дня, Когда решили братские народы, Что жили раньше плача и стеня, Отпраздновать священный миг Свободы, Провозглашенье равенства для всех. Настала полночь. По домам все скрылись, И сновиденья, полные утех, Над спящими, воздушные, носились. Но чуждой сна была душа моя, Тревожно о Лаоне думал я.