Возмущение Ислама

Шелли Перси Биши

15

Оно, как мгла, окутало меня, И мнилось мне, что море — все воздушно, Что вся земля — из яркого огня, Что облака, чуть плывшие послушно В полдневный час под легким ветерком, Уродливые страшные виденья, Морской орел был демоном, врагом, Мне в клюве он, для полноты мученья, Куски тебя кровавые давал, Меня отравный саван обвивал.

16

Я знала вновь течение мгновений, Я видела орла, и водоем; Был бред другой и новый гнет мучений — Во мне, — на сердце кто-то был моем; Живое что-то прочно поселилось Там,

в родниках заветных бытия, — Виденье предо мной всегда носилось, Его в душе сплела тоска моя, Во мгле кошмаров, зыбкой, безнадежной, Оно мне засветилось правдой нежной.

17

Казалось мне, я жизнь родить должна, Шли месяцы, недели и недели, Мне говорили ощущенья сна, Что кто-то возле сердца в самом деле Трепещет, что дитя мое и я — Мы скоро будем миром друг для друга; И вот когда, веселый дождь струя, Повеяла весна, как бы над лугом, Над водоемом, — вижу я во сне, Что милое дитя смеется мне.

18

Оно прекрасно было от рожденья, Совсем как ты, твои глаза и рот, Я чувствую, в блаженстве восхищенья, Как пальчики свои оно кладет На руку мне, — как ты теперь, мой милый, — И пусть умчался быстр дивный сон, Во мне живет сейчас с такою силой, С такою сладкой болью бьется он". И Цитна на меня светло взглянула, Как будто бы догадка в ней блеснула.

19

Догадка, и сомненье, и вопрос, И нежность испытующей печали; Потом, когда прошло волненье слез, Как та, кого рыданья потрясали, Промолвила она: "В пустыне лет Оазисом она душе блистала, И нежен был тот благотворный свет; Своею грудью я ее питала, И страха не испытывала я, Я чувствовала, это дочь моя.

20

Следила я за первою улыбкой, Когда она глядела на волну, И видела на этой влаге зыбкой Созвездия, и солнце, и луну, Протягивалась нежная ручонка, Чтоб из лучей один, любимый, взять, Но он в воде был, и смеялась звонко Она, что луч не мог ее понять, И детские следили долго взоры, Как зыблились лучистые узоры.

21

Мне чудились слова в ее глазах, Так много в них виднелось выраженья, И звуки сочетались на устах, Неясные, но полные значенья, Я видела в ее лице любовь, И пальчики ее моих искали, Одним биеньем билась наша кровь В согласии, когда мы вместе спали; Однажды, светлых раковин набрав, Мы выдумали много с ней забав.

22

Пред вечером, в ее взглянувши очи, Усталую в них радость я прочла, И спали мы под кровом нежной ночи, Как две сестры, душа была светла; Но в эту ночь исчезло наслажденье, Она ушла, как легкий призрак сна, Как с озера уходят отраженья, Когда дымится пред грозой луна, Ушла лишь греза, созданная бредом, Но та беда была венец всем бедам.

23

Мне чудилось, в полночной тишине Явился вновь пловец из бездны водной, Ребенка взял и скрылся в глубине, Я увидала зыбь волны холодной, Когда, как раньше, быстро он нырнул; Настало утро — светлое, как прежде, Но жизни смысл, как камень, потонул, "Прости" мечтам, «прости» моей надежде; Я тосковала, гасла день за днем, Одна меж волн, с моим погибшим сном.

24

Ко

мне вернулся ум, но мне казалось. Что грудь моя была изменена, И каждый раз кровь к сердцу отливалась, Как я была той мыслью смущена, И сердце холодело на мгновенье; Но наконец решилась твердо я Прогнать мечту и вместе с ней мученье, Чтоб вновь ко мне вернулась жизнь моя, И наконец виденье отступило, Хотя его безмерно я любила.

25

И вновь владела разумом теперь, И я боролась против сновиденья. Оно, как жадный и красивый зверь, Хотело моего уничтоженья; Но изменилось все в пещере той От мыслей, что навеки незабвенны, Я вспоминала взгляд и смех живой, Все радости, что были так мгновенны; Я тосковала, гасла день за днем. Одна меж волн, с моим погибшим сном.

26

Шло время. Сколько? Месяцы иль годы, Не знала я: поток их ровный нес Лишь день и ночь, круговорот природы, Бесследность дней, бесплодность дум и слез; Я гасла и бледнела молчаливо, Как облака, что тают и плывут. Раз вечером, в прозрачности прилива, Играл моллюск, что Ботиком зовут, Лазурный парус свой распространяя, Качался он, меж светлых волн играя.

27

Когда же прилетел Орел, — ища Защиты у меня, тот Ботик мглистый, Как веслами, ногами трепеща, Пригнал ко мне челнок свой серебристый; И медленно Орел над ним летал, Но, видя, что свою ему тревожно Я пищу предлагаю, — перестал Ерошить перья он и осторожно Повис над нежным детищем волны, Роняя тень с воздушной вышины.

28

И вдруг во мне душа моя проснулась, Не знаю как, не знаю почему, Вся власть былая в сердце шевельнулась; И дух мой стал подобен твоему, Подобен тем, что, светлые без меры, Должны бороться против зол людских. В чем было назначенье той пещеры? В глубоких основаниях своих Она не знала той победной силы. Которой ум горит над тьмой могилы.

29

И где мой брат? Возможно ль, чтоб Лаон Был жив, а я была с душою мертвой? Простор земли, как прежде, затемнен, Над ним, как раньше, саван распростертый, — Но тот покров клялась я разорвать. Свободной быть должна я. Если б птица Могла веревок где-нибудь достать. Разрушена была б моя гробница. Игрой предметов, сменой их Орла Я мысли той учила, как могла.

30

Он приносил плоды, цветы, обломки Ветвей, — не то, что нужно было мне. Мы можем разогнать свои потемки, Мы можем жить надеждой в ярком сне: Я вся жила в лучах воображенья, То был мой мир, я стала вновь смела, Повторность дней и длительность мученья Мне власть бесстрашно-твердой быть дала; Ум глянул в то, что скрыто за вещами. Как этот свет, что там за облаками.

31

Мой ум стал книгой, и, глядя в нее. Людскую мудрость всю я изучила. Богатство сокровенное свое Глубь рудника внимательной открыла; Единый ум, прообраз всех умов. Недвижность вод, где видны все движенья Вещей живых, — любовь, и блески снов, Необходимость, смерть как отраженье, И сила дней, с надеждою живой, И вся окружность сферы мировой.