Возмущение Ислама

Шелли Перси Биши

52

Грозясь рукою на гремевший гром, Она вскричала, с сумасшедшим взглядом: "Пируйте, ешьте — завтра мы умрем!" И хлебный столб, который был с ней рядом, Толкнув ногой, разрушила она, Как бы гостям бескровным предлагая; Я был в сетях чудовищного сна, И, если б не ждала меня родная, Там далеко, — меня б схватила тьма, От состраданья я б сошел с ума.

53

Теперь же, взявши три-четыре хлеба, Уехал я — безумную с собой Не мог увлечь. Уже с востока Небо Мелькнуло мне полоской голубой, — Гроза притихла; по прибрежью моря Могучий конь проворно нес меня, Седые скалы показались вскоре, И гул пошел от топота коня, Меж этих скал, над вьющейся дорогой, Сидела Цитна и ждала с тревогой.

54

Как радостно мы встретились! Она, Вся бледная, покрытая росою, Истомлена была, почти больна, И я домой повел ее тропою, Обнявши нежно; мнилось мне, что в ней От этого такое было счастье, Какое неизвестно для людей; Наш конь, как бы исполненный участья, За нами мирно шел, и в полумгле Окончили мы путь наш по скале.

55

Мы ласками друг друга отогрели, Был поцелуем встречен поцелуй. Потом мы наши яства мирно ели; И как порой осенней, возле струй. Цветок, совсем иззябший под дождями, Вдруг радугой распустится в лучах, — Жизнь юная, улыбкой и огнями, Сверкнула на щеках ее, в глазах. Забота уступила власть здоровью, И озарилась вся она любовью.

Песнь седьмая

1

Так мы сидели в утренних лучах, Веселые, как этот блеск рассвета, Прогнавший ночь, горящий в облаках; Трава была росой полуодета, И в ней играл чуть слышно ветерок. Светили нам созвучья слов и ласки, И наш восторг настолько был глубок, Что время, видя роскошь этой сказки, Забыло, что мгновения летят, Забыло стрел своих смертельный яд.

2

Я рассказал ей все мои страданья, — Как я терзался, как сошел с ума. И как Свободы гордое восстанье Вернуло ум, и как распалась тьма; И по щекам ее струились слезы, Вслед мыслям быстрым, что питали их; Так солнце, победив в горах морозы, Струит потоки с высей снеговых; Я кончил, воцарилося молчанье, И начала она повествованье.

3

Необычаен был ее рассказ, В нем точно память многих душ сплеталась. И хоть в уме огонь тех дней не гас, Она почти в их правде сомневалась. Так много было сказочного в них. В тот страшный день она не проронила Слезы, была тверда в мечтах своих. Душевная в ней не слабела сила, Когда рабы ее, чрез Океан, Перевезли к пределу новых стран.

4

И вот она раба, кругом рабыни Тирана, низких полного страстей. Они могли смеяться в той пустыне, Был устремлен к иному дух у ней, К высокому; она была спокойна, Хотя грустна, и как-то в грустный час Она под звуки лютни пела стройно, Как пел бы дух, когда восторг погас; Тиран ее услышал — на мгновенье Своей души забыл он оскверненье.

5

И увидав, как вся она нежна, Смягчил он дух, где было все сурово, На миг вкусил чудесного он сна; Когда ж в сокрытость своего алькова Ту жертву он, что билася, стеня, Велел ввести, и все ее терзанья, Слова и взгляды, полные огня, Не оказали на него влиянья, — Пред ней, что в пытке билась, не любя, Проснулся зверь, властитель, раб себя.

6

Она узнала гнусное мученье, Прикосновенье нежеланных губ, Кошмар, в котором грубость наслажденья Терзает безучастный полутруп; Та ночь была ночь ужаса и страха, В ее душе зажегся свет такой, Что лишь душе, стряхнувшей бремя праха, Бросает луч свой пламень огневой; Тиран, ее увидев исступленье, Бежал, исполнен страха и смущенья.

7

Ее безумье было точно луч, Прорвавший темноту души глубокой, Ее порыв настолько был могуч, Такою возмущенной, светлоокой Была в негодовании она, Что захватило всех ее волненье: В водоворот попавши так, волна Не может не испытывать вращенья, Рабы прониклись жалостью; они Горели, как подземные огни.

8

Бояться стал Тиран за трон свой пышный, И ночью к ней послал он двух рабов: Один был евнух, с поступью неслышной, Не человек, орудье царских слов, Уродливый, ползучий, весь согбенный; Другой был с детства от отравы нем, Все в нем навеки тайной было пленной, Внимал он молча повеленьям всем, Он был пловец-ныряльщик, тощий, длинный, Как бы взращен волной морей пустынной.

9

От огненных пришел он островов Оманова кораллового моря. Они ее снесли ко мгле валов, И вот челнок, с морскою зыбью споря, Поплыл вперед, и в бездне голубой Причалили мы там, где под ветрами И без ветров всегда кипит прибой; Пловец своими длинными руками Ее обвил, сжал ноги сталью ног, И вместе с нею ринулся в поток.

10

Проворный, как орел, что в лес тенистый Свергается с заоблачных высот, В зеленой тишине пустыни мглистой Он мчался сквозь пещеры вечных вод, Где логовища были чудищ темных, — И тени мощных форм бежали прочь, Другие тени форм иных, огромных, За ним гнались, плывя сквозь эту ночь, Он был быстрей и до скалы примчался, Где цепи золотой узор качался.

11

Послышался засовов тяжких гул, Он повторен был темной глубиною, Могучий столб кипящих вод плеснул, Открылося пространство под скалою, Блеснуло небо, точно изумруд, Сквозь влагу многих волн переплетенных, Так вечером лучи сиянье льют Сквозь нежную листву акаций сонных, — Пловец в пространство светлое нырнул, Он искрою проворной промелькнул.

12

Потом в пещеру, — Цитна продолжала, — Меня провел он, что над бездной вод В кипении немолкнущем лежала, Прилив и днем и ночью там ревет; Он отдыхал короткое мгновенье, И, вновь нырнувши, пересек поток; Была моя пещера как строенье, Как храм — вверху открыт, широк, высок. И лишь с вершины этого собора Лились лучи усладою для взора.

13

Внизу был обрамлен тот водоем Всем, что в глубинах привлекает взоры: Жемчужины, кораллов яркий сон И раковин пурпуровых узоры Расписаны не смертною рукой, Песок, как драгоценные запястья Из золота, рожденные волной В приливные мгновенья полновластья, Как изваянья — формы, ряд колонн, И тут престол, и тут свободный трон.

14

Безумный бред, как демон, овладевший Моей душой на краткий срок, прошел, Все видела я мыслью проясневшей: Мне пищу приносил морской орел, Его гнездо на острове том было, Он был тюремщик странной той тюрьмы, Я дружеский его прилет любила, Как днем и ночью брата любим мы; Единственной он был душой родною, — Но вновь безумье овладело мною.