Возмущение Ислама, Шелли Перси Биши

Возмущение Ислама

на обложку

Шелли Перси Биши

Шрифт:

Взошла заря, прогнала тьму ночную, Надежду пил в ее сиянье взор, И вышел я за стену городскую, На светлую равнину между гор; То — зрелище пленительное было, Оно рыданья вызвать бы могло; Давнишняя завеса отступила От власти человека, и, светло Глядя на мир, все вольны без изъятья, Толпились в дружных чувствах люди-братья.

В лучах зари, над утреннею мглой, Бесчисленные веяли знамена, Все возгласы в единый клик, живой, Слились и вознеслись до небосклона; А между тем верхи бессмертных гор, Просторы моря в трепетном сиянье, Как бы сплелись в один сплошной узор, Участвуя в безмерном ликованье; Сочувственно восторг людей деля, Казалось, ликовала вся Земля.

Как остров над пустыней Океана, Алтарь Союза средь равнины встал, Вздымаясь пирамидой из тумана; Народ ему рожденье дружно дал В теченье ночи, волей миллионов; Так на востоке зрима иногда Над сонмом гор, над цепью их уклонов, Огромных туч немая череда; В той мощной глыбе чувствовался гений, До кораблей — ее тянулись тени!

Везде кругом толпа у Алтаря Шумела, поминутно возрастая; Так под зарей, вкруг острова, горя, Атлантика трепещет золотая; Как бы возникши где-то в вышине, Идя из светлой выси отдаленья, Воздушные, как музыка во сне, Сребрились и звучали песнопенья; Так из плывущих сверху облаков Идут лучи, лаская зыбь валов.

То было счастьем, что дает нам Лета, — В то утро видеть, чувствовать и жить! Все слилось связью нового привета, Воспоминаний всех порвалась нить. Лишь у двоих, в тревоге возбужденной, От собственной мечты горела грудь, Я был одним, — и пусть я, пробужденный, Дышал легко, но я хотел вздохнуть Еще полней, хотел иного счастья, Утраченного бывшего участья.

Великой Пирамиды я достиг; На ступенях ее сидели хором Прекраснейшие женщины; в тот миг, Всем овладев заоблачным простором, Залило светом солнце небосклон, Алтарь сверкнул вершиной огневою: Из далей Самофракии Афон Так видят виноградари, с зарею; Резной престол горел там, как огнем, И женский Призрак виден был на нем, —

Как сказочное светлое Виденье, Сплетенное из света и теней, Рожденное во мгле воображенья, Чтоб чаровать мечтающих людей. Все смертные к ней взоры приковались: Так моряки, плывя сквозь бурный мрак, В котором сотни дней они метались, Глядят на загоревшийся маяк; Лишь дрогнул я один в терзанье новом: Тот дивный лик закутан был покровом.

И не слыхал приветственный я крик, В котором, вдруг, нарушивши молчанье, Двух родственных имен союз возник, Ее и моего, одно слиянье; Я не слыхал, как возглашали нам, Что мы освободили все народы, Привыкшие к томительным цепям, И не видал я празднества Свободы; На друга опираясь, я молчал; Но вот волшебный голос зазвучал.

И вдруг я был исполнен упоений. Тот голос тем же был, войдя в мой слух, Что музыка небесных песнопений Тому, кого терзает злобный дух. Как в зеркале, в моем предстали взоре Три статуи, во всей красе своей, То место, где стояли мы, и море, И горы, и бесчисленность людей; Так в час, когда окончится затменье, Хрустально все сияет, как виденье.

Сперва была Лаона смущена, И трепетность в словах ее звучала; Но вскоре успокоилась она. "О, наш избранник, я тебя искала! Любила брата я, но умер он; Из всех людей, что на земле я знаю, Ты сходством с ним один соединен; Себя покровом я теперь скрываю, Чтоб мог себе представить ты под ним Того, кем был ты некогда любим.

Того, кто, верно, умер. Ты мне это Простишь? Отраду нежную прими, Не отвечая на слова привета. Была я Жрицей избрана людьми, Но почему, не знаю; мне известно Лишь то, что жизнерадостной волной Сюда принесена я столь чудесно, Чтобы могла я встретиться с тобой, Желанный: дай теперь свою мне руку, И в радости живой забудем муку.

Пусть боль застигнет нас, восторг губя, Коль в наших душах оскверним мы волю, Коли других не будем, как себя, Любить, деля сочувственно их долю". И строго указала мне она Три изваянья стройные близ трона: Одно — Гигант, как будто в грезах сна, Пред ним лежали скипетр и корона, Он разрушал их: кто-то льнул к нему, Не знал, скорбеть, смеяться ли ему.

Другое — Женский Образ в центре диска Земли; была прекрасна та Жена, Дитя и молодого василиска Кормила грудью нежною она; В ее глазах пленительная нега, Осенний вечер, мнилось, в них светил. И третий Образ, точно в хлопья снега, Одет был белизною быстрых крыл; Топтал он Ложь, и вился червь ползучий, Но он глядел на облик Солнца жгучий.

Я сел пред этим Образом, пред ней, Она стояла, а толпа, с волненьем, Как свет звезды среди морских теней, Обменивается зыбким восхищеньем. В душе у всех был незабвенный сон, В толпе пленительная чара, И тот обряд, под Солнцем, был свершен; Потом закат, как заревом пожара, Зажег средь волн лазурных острова, И слышались волшебные слова. Во всех сердцах одна любовь светила, В созвучье нежных слов дышала сила, Прекрасная Лаона говорила. "О, Мудрость, ты ясна, как тот закат, Сильна, быстра, смела, неукротима. Как те Орлы, что, юные, летят В лучах превыше облачного дыма; Безумие, Обычай, мрачный Ад, И Суеверье, и Печаль бледнеют; Смотри, основы всей Земли дрожат, Они твой голос разумеют. Все духи вольные ее Обетование твое Хранят в одной надежде жгучей, Твой зов вошел во все сердца, Они стремятся без конца, Как туча мчится вдаль за тучей; Один их ветер быстрый мчит, О, Мудрость, посмотри, твои восстали чада, Стихии — слуги им, тебе привет звучит, Их воля — вся твоя, ты их умам — отрада. О, Дух, обширный, как покров Ночной, Глубокий, как бездонности Лазури, Мать и душа всего, в чем свет живой, Блаженство бытия, красивость бури, Ты снова на престол восходишь свой. В душе людской, где чувства еле тлели; О, в дивных снах, чуть встретя призрак твой, Поэты старых дней бледнели — Теперь всевластна мощь твоя, Лучистым блеском бытия, Дрожа, прониклись миллионы; Природа, Бог, Любовь, Восторг Иль кто б ты ни был, ты исторг Там счастья крик, где были стоны; Ты нас смеяться научил; Презренье, Ненависть, Бездушие и Мщенье Забыты навсегда, и в блеске новых сил В сердцах свободных — Мир, Любовь и Упоенье. Старейшее из всех вещей, Божественное Равенство! Ты знаешь: Любовь и Мудрость, полные огней, Твои рабы, лишь ты их озаряешь; Сокровища из помыслов людей, Со Звезд, из темной бездны Океана Они несут как дань красе твоей; Все те, что жили без обмана, Хранили свет, за годом год, И приближали твой приход, Дождались твоего возврата, Ты появилась как весна, И вся земля оживлена. Ты все дыханья аромата В одно сливаешь для людей; Сияния твои не лживы и не зыбки, Все детища Земли хотят твоих лучей, И льнут к твоим стопам, и ждут твоей улыбки. О, братья, мы свободны! Сонмы гор. Леса, равнины и прибрежье моря — Приют счастливых, радостный простор. Где вольные блаженствуют не споря; Низвергнут рабства тягостный позор, Ни женщинам оков нет, ни мужчинам, И без условий взор встречает взор Меж двух существ огнем единым. И пусть, пока земные мы, Не чужды боли мы и тьмы, Настало утро после ночи, Сияет солнце за грозой, И беспечальною слезой Горят проснувшиеся очи; Улыбки детские в сердцах, Мечты влюбленные согласны и слиянны, Заря ума горит, и тонет мир в лучах, Те пропасти зажглись, что были так туманны. О, братья, мы свободны! Как горят Под звездами плоды! Как ветры дышат Над спелой рожью! Там, за рядом ряд, Колосья спят, и зов их еле слышат, И звери, и на ветках птицы спят, Теперь их кровь не будет больше литься, Вкушать не будут люди жгучий яд, Что обвинением дымится, Крича о мести к Небесам; Где род людской, не будут там Царить безумье и недуги, И все, что дышит на земле, Что носится в воздушной мгле, В одном замкнется светлом круге, Толпиться будет возле нас; И Знание, светясь от мыслей благородных, Поэзия, огнем своих лучистых глаз, Преобразят поля и города свободных. Победа всем, кто был повержен ниц, Свидетель — Ночь, свидетели — Созвездья, Глядящие с хрустальных колесниц. И, вольные, мы не хотим возмездья, Мы лишь гласим: "Победа!" — До границ, Незримых взору, до пределов южных, До западных прибрежий и станиц, Земля услышит — наших дружных Освобожденных мыслей зов; Он донесется до песков, До всех шумящих океанов, И побледнеют, услыхав, И задрожат, как стебли трав, Ряды испуганных тиранов. Когда-то всемогущий Страх, Тень капищ, Дьявол-Бог, исчезнет в бездне мглистой! От наших чар живых растает он в лучах, И Радость с Правдою взойдут на трон лучистый".

Ночной туман соткал свой дымный кров И над толпой простерся мглой безбрежной, Но слышалась еще напевность слов, В молчании звучал тот голос нежный, Лелеял зачарованный он слух. Как будто шепот ветра отдаленный, И вся она светилась, точно дух, Кто этой речи, из огня сплетенной, Внимал, тот слышал, как он восхищен, Как сладко тем огнем и он зажжен.

Тот звучный голос был как ключ звенящий, Что, с гор струясь, осенние листы С собою мчит, чтоб кончить бег блестящий В зеркальной глади озера — Мечты; И так, как эти листья под волною Впивают влагу, чтоб ожить потом На берегу, веселою весною, И вглубь глядят травою и цветком, — Так все внимали множеством согласным, И шепот пробегал в восторге ясном,

Теперь все разошлись среди костров. Которые от берега морского Тянулись в полумраке, полном снов. До гор, до их оплота теневого; У темных кипарисов, чьи стволы Мерцали в ярко-красном зыбком свете, Средь дрогнувшей от этих вспышек мглы, Земли счастливой радостные дети Вели беседу; в ней, как светлый сон, Вставали — Счастье, Вольность и Лаон.