Возвращение блудного сына
Шрифт:
— Даст ли?
— Не твоя забота. Как, согласен?
— Гос-споди! Именно об этом-то я и хотел вас просить, почтенная Карабосса! — вскричал Семен и затаился: ему было интересно, как Баталов отреагирует на эту фразу из «Принца с хохлом».
Но тот ее будто не слышал: продолжал пить чай. Вдруг сказал, глядя в стол:
— Мальчишку, Фофана этого, жалко мне. Всю бы шпану, всю сволочь за него одного перестрелял.
— Как это ты — перестрелял? — усомнился Кашин. — Кто тебе разрешит, интересно? Поймай на конкретном преступлении, задержи, а дальше уж — дело не твое:
— Давай толкуй! — Михаил отбросил ложечку. — Нашел кого жалеть. Я вон дружка своего однажды не пожалел. Был такой, Арканя Фокеев. Мы с ним на колчаковском фронте в одном взводе мыкались, потом аж в Крыму… Друзья-то, друзья были! А в двадцать четвертом повязали его в банде, что под Усть-Каменкой орудовала. Я сам его брал. Узнали мы друг друга, однако вида не подали. А ночью вывел его из сарая, отвел к оврагу и говорю: «Что же ты, сука, наделал? Как мог над нашим делом надругаться? Мало того, что себе и мне душу обгадил, ты революцию захотел обгадить, паразит!» В ногах валялся, все просил, чтобы я его разговорами не мучил, шлепнул на месте. Бес, дескать, попутал! Пришел, мол, с войны — баба, детишки ободраны, жрать нету, — пошел в банду, провиант да барахло доставать. Пожалел я его все-таки тогда.
— Как пожалел? — встрепенулся Семен.
— Пристрелил. Чтобы от Советской власти, за которую и его кровь пролита, позору ему не было. Понял? В таких делах, брат, ответа я не боюсь. Взвалил на себя революционную ношу — неси, не оглядывайся. Надо решать — решай, ни на кого не кивай.
— А если вдруг неправильно решишь? Ведь не только перед собой отвечать тогда — перед всей революцией.
— Не боюсь! — рубанул рукой Баталов. — Туг главное — какой фигурой сам в этом решении окажешься. Если в сторонке, тогда конечно. А если жизнь свою на кон кидаешь — поймут, кому надо, а до остальных мне и дела нет.
Кашин не мог теперь подробно уяснить смысл баталовских слов, сидел, разрумянившийся от чая, польщенный откровениями своего кумира. До сути их пришлось доходить впоследствии одному, собственным умом и опытом.
Михаил поднялся, снова сунулся к этажерке. Выхватил «Владыку Марса» Берроуза, хлопнул по залитой чернилами обложке:
— Беру почитать! Не возражаешь?
— Бери, бери! — Семен подскочил к Баталову, собрал со стола сушки и стал засовывать в карманы его брюк. Тот отбивался: «Да ну тебя!» — но Кашин не слушал.
Михаил подошел к окну, глянул:
— Лихие ночи! Облака, ветер, темень…
— Оставайся у меня! — предложил Семен.
— Не могу. Бабке обещался прийти, — серьезно сказал Баталов. В дверях остановился, подмигнул, сжал ладонь: — Пока, о Карабосса! — и затопал по лестнице. С полдороги вернулся: — Книжку-то забыл, понимаешь! Не повезет, наверно…
Взял «Владыку Марса», запихал за ремень и ушел. Выйдя со двора, он ринулся в сутолоку кривых, путаных улиц, потихоньку приближаясь к дому, где ждала его бабка. Но, не пройдя и трети дороги, услыхал за спиной быстрые шаги. Обернулся — догоняли двое.
8
На
Гавриил Сергеевич Ламочкин после продолжительной болезни вчера тихо скончался в три часа пополудни, о чем семья покойного с глубоким прискорбием извещает знакомых.
— Ты иди сзади, — сказал Фролков. — Отстань шагов на десять. Я сам с ним потолкую.
Малахов судорожно сглотнул, кивнул головой.
Осторожно они крались за вышедшим из дома чубатым парнем. Когда шли по тихим, залитым тополиным пухом переулкам, Фролков вдруг ускорил шаг, сунул руку в карман и стал догонять. Фигуры их мелькали и качались перед Николаем; дыхание его прерывалось, в голове звенело.
Идущий впереди оглянулся, пошел быстрее. Федька окликнул его:
— Эй, ресефесер! Постой, постой!
А Баталов в это время, вышвыривая на землю туго забившие карман сушки, пытался добраться до револьвера… Револьвер у него был маленький, именной, и он, когда ходил без пиджака, обычно клал его в карман, сверху прикрывал записной книжкой, чтобы не видели очертаний оружия. Широкие клеши все быстрей мели мостовую, сыпались сушки… Вот. Пальцы его нащупали ребристую, теплую рукоятку.
«Неуж настигли? — лихорадочно выстукивал мозг. — Это они меня возле „Медведя“ зацепили, неспроста ожгло — почуял их, сволочей… А может, все-таки скокари случайные, гоп-стоп?.. Если Черкизовы ребятишки — значит, дал я маху… Где? Теперь неважно… Как бы после меня кто-нибудь так же не сгорел…»
И, оставив револьвер, он рванул из кармана записную книжку. Распахнул на середине, выдрал листок и сунул под рубаху, на голое тело. Так же на бегу застегнулся, кинул руку в карман, выдернул ее, повернулся…
Малахов увидал в сумерках, как парень внезапно остановился. Страх облил душу. Он сделал рывок из последних сил, надеясь все-таки настичь Фролкова и ударить по ногам, но уже раздался резкий треск, и стоящий впереди подпрыгнул, скорчился…
Настигнув Баталова и нащупав стволом висок на бьющейся об землю голове, Фролков выстрелил еще раз. Чубатый откинулся на спину и затих. Малахов, шатаясь, подошел к Федьке. Тот обшарил и со злостью пнул труп:
— Опередил я его все-таки, не дал выстрелить. От меня еще не уходили, так-то… Легавый, сволочь! Теперь — тикать надо, а то народ высыплет — опасно!
— Н-не… не могу я… отпусти… — хрипел Николай.
— Я дам — не могу! Ты что, очумел? Держись за меня, что ли… гундосишь тут…