Возвращение чувств. Машина
Шрифт:
Барон, естественно, вновь заверил их, что они могут делать всё, что только пожелают.
Так же естественно было и то, что придя в свою комнату, они отнюдь не прилегли, а напротив, развили бурную деятельность.
Позвав Электру, согласно приказу Гюисманса теперь живущую через комнату, её сразу отослали, до ужина приказав их не беспокоить.
Катарина с Пьером переоделись. Пьер никак не комментировал, в отличии от Марии, их странный наряд, но кивком подтвердил, что ему удобно. Он как-то смирился, и вполне с пониманием относился к тому, что в теле его
Пока этот воин помогал ей выжить, приходилось волей-неволей терпеть его присутствие.
Мария, в принципе, тоже признавала справедливость такого прагматического подхода. Но сдержаться, конечно, не могла. Это тоже стало своеобразной традицией – ворчание по поводу неженских замашек любимого и практически родного беспокойного чада.
Они взяли с собой только по паре метательных кинжалов – всё равно от мечей в тесном пространстве толку бы не было, только шум и неудобство, а арбалеты попросту не пролезли бы в проход. Но звёздочки и пластину на руку Катарина не забыла.
Фонарь она подготовила ещё утром, закрыв три из четырёх стеклянных сторон полностью всё той же чёрной материей, и одну – частично, так, чтобы выходил только тонкий узкий луч.
Запасную свечу, трут и огниво с кресалом тоже прихватили.
У входной двери поставили кресло, и развернув его к проёму, усадили туда Марию, с двумя взведёнными арбалетами и мечом наготове, приказав смело стрелять во всё, что вылезет из темноты не назвавшись, и, в случае промаха, или если врагов будет несколько, не менее смело бежать из комнаты сломя голову и звать на помощь.
А покамест сидеть и ждать их возвращения, отвечая при необходимости тем, кто подойдёт к двери, что они отдыхают – спят. Объяснять, что от её внимания зависит её жизнь, Катарина не стала – няня и сама прекрасно это понимала.
Переглянувшись глазами, которые только и остались видимыми на их покрашенных сажей и завязанных масками лицах, они с Пьером взялись за дверь: Катарина прикрывала с кинжалом наизготовку, Пьер открыл. За дверью никого не оказалось.
Осторожно они вошли. Закрыли и заперли дверь за собой. Выждав предварительно минуты три, чтобы глаза привыкли к темноте, стали бесшумно и осторожно спускаться, освещая себе путь узким мерцающим лучом.
Предательски выкрошившиеся и скользкие ступеньки вели прямо и вниз – они явно проходили вдоль стены комнаты и поперёк коридора, в направлении подвала.
Вскоре они добрались до потайного выхода в комнату на первом этаже – дверь была точно такая же по устройству, как в её комнате. Сквозь вынимаемую затычку на уровне глаз можно было увидеть большой полутёмный и пыльный зал.
Открывать эту дверь они не стали, а продолжили спуск по узкому, не шире пятнадцати дюймов, низкому ходу, протискиваться по которому приходилось боком. Царила абсолютная тишина. И только где-то впереди – вернее, внизу – было слышно, как вода капает в какую-то лужу. Наконец подошли к выходу в более широкий горизонтальный коридор.
Внезапно Пьер остановился. Катарина, шедшая впереди и нёсшая всё так же в одной руке кинжал,
– Что?.. – еле слышно, одними губами спросила она, сделав шаг назад, и приблизив лицо к уху Пьера.
– Ничего. – он поколебался, – Ничего. – повторил он. Но после ещё одной паузы, и видя, что она ждёт, всё же спросил:
– Скажи, Катарина, тебе не страшно?
Впервые за всё время их необычных и порой весьма драматичных приключений он обратился к ней на «ты».
Даже если бы она не знала о его чувствах к ней, это всё равно было бы нормально и уместно: от напарника в таком месте и в таких обстоятельствах однозначно зависит жизнь, и поневоле люди сближаются: думают вместе, действуют вместе, даже дышат вместе: от их согласованности и взаимопонимания зависят их жизни! И «выканье» в таких условиях не всегда приемлемо. Такое обращение сказало ей теперь, что он безоговорочно ей доверяет и подчиняется.
Она вздохнула и покачала головой:
– Не то слово. Не страшно, а – чертовски страшно. Я так не боялась даже этого виконта…
– Тогда зачем мы делаем это? Ведь можно послать солдат, или… Вооружённых слуг! Теперь обыскать это подземелье будет нетрудно…
– Нет, не думаю, что это будет лучше. Во-первых, при этом не избежать шума и огласки, и эта тварь может сбежать и затаиться. И выйдет потом, когда все уйдут отсюда и успокоятся.
Во-вторых, это может быть и кто-то из своих – в таком случае наверняка вообще никого не поймают, так как враг будет предупреждён. Ну а в-третьих… – она запнулась, но всё же продолжила, – Это касается уже лично меня. Я боюсь – боюсь идти и убивать этого незнакомца, или незнакомцев. Но я должна это сделать!
Потому что ещё больше я боюсь быть безропотной овцой.
Я не могу сидеть и ждать, пока эта мразь придёт снова за мной – мне легче видеть опасность, идти к ней навстречу, а не ждать коварного удара в спину, быть может, в тот момент, когда я буду не готова… А самое главное – мы должны осмотреть это подземелье, и понять, что здесь, и как!
Ладно, – опомнилась она, – Я слишком много болтаю. А нам нельзя шуметь. Просто идём, и сделаем это.
– Ты изменилась. Внешне ты – та же, что была год назад. Но внутри… Внутри – совсем другая. Так мыслит не женщина – но воин.
– Ты прав. Я изменилась. – она помолчала, – В том подземельи, в Понтуазском замке, во мне что-то умерло. Или родилось – не знаю. И это не связано с моим другом-самураем.
Это что-то – во мне самой.
Не знаю, плохо это, или хорошо, но главное – я до сих пор жива!
Они долго смотрели друг другу в глаза.
Затем Пьер всё же опустил свои, и, поёжившись, как от холода, криво усмехнулся:
– Это – хорошо. Но только с одной стороны.
Катарина сразу поняла, что он имел в виду, и, в свою очередь усмехнувшись и поёжившись, спросила тихим шёпотом: