Возвращение грифона
Шрифт:
— Вань, а Вань… — сквозь дрему я услышал знакомый голос и удивился — почему «Вань»? Я же Вася? И тут же понял — Ваня, именно Ваня. Вася я только во сне, когда летаю в небесах на серебряных крыльях.
— Чего ты не спишь? Не устала, что ли? Надо было еще нам с тобой позаниматься любовью, чтобы дрыхла без задних ног…
— Неет… хватит. Кстати, ты так меня сегодня ночью возбуждал! Такой сильный, брутальный мужчина… хрясь дубинкой! Хрясь! Стоять, уроды! Ух, самец… ты во всем самец. Завидую твоей Василисе — уйдешь от меня к ней и забудешь несчастную Машу. Может хоть забеременею от тебя, хоть что-то останется… Странно так — покойного мужа до сих пор люблю. По-своему люблю. Вспоминаю, тоскую. Но и тебя люблю —
— Ты для этого меня разбудила? — усмехнулся я. — Сообщить, что ты мультиоргастичная женщина? Я и так это знаю. Чувствую. Тем более что ты так вопишь, будто кошка, которой придавили дверью хвост. Кстати — ты когти-то свои кошачьи придерживай. Всю спину мне располосовала. Хорошо еще, что на мне все заживает в секунду, а так — ходил бы сейчас в полосочку.
— Ничего. Это знак доблести — тебе почетно, что ты можешь так возбудить женщину. Пусть все видят, какой ты молодец! А что, вправду так воплю? Почему-то я сама не слышу этого… мне кажется, я такая тихонькая-тихонькая, такая кисочка, только мурлыкаю.
— То-то Барсик спрятался под диван от греха подальше — решил, видать, что хозяйку душат, а потом и его черед придет. Ну, так что случилось? Чего ты меня под утро разбудила? Что с тобой?
— Сама не знаю. Лезет в голову всякая дребедень, не спится мне. Как думаешь, Ольга выполнит то, что ты ей сказал?
— Выполнит. Чувствую. Такой ненависти, как у нее, я давно не ощущал. И баба она так-то неглупая.
— Неглупая? Интересно, просекла она, кто есть кто?
— Сдается, что да. Голос твой узнала. Ты на фига влезла со своими нравоучениями? Насчет того, что она сама виновата?
— Не выдержала. Ведь и в самом деле виновата. Если бы не она — и дочь была бы жива, и ей бы горя не досталось. Твари все-таки какие эти парни… А ты хорошо придумал. И твари убиты, и у нас руки чисты. Ну… почти чисты. Ты ведь нарочно ее надрючивал, я поняла. Настраивал на убийство, как торпеду.
— А что, разве я не правду сказал? Подержат и выпустят ублюдков. Вы же не будете вечно держать их в клинике. Полгода реабилитации — и пошел домой. Так?
— Так, только откуда ты это знаешь? Ой, неспроста знаешь. Есть в тебе что-то такое, что позволяет думать, что ты, во-первых, имеешь высшее образование. Во-вторых, имел какое-то отношение к правоохранительным органам.
— С чего решила?
— Насчет образования? У тебя правильная речь, без простонародных словечек. Если и проскакивают какие, то только ради того, чтобы похохмить. А когда забываешься, ощущение такое, как будто говоришь с преподавателем литературы. Насчет органов — ты совершенно автоматически стирал отпечатки пальцев в доме Ольги. Кроме того — со знанием дела рассказывал, что будет с преступниками. И это все точно — то, что ты рассказал. У нас кого только не держали — зарубил мать топором, побыл в больничке — и на свободу. Великолепно! Вроде как вылечился. Я спорила уже с главврачом по этому поводу — отпускаем в мир убийцу, — какое право мы имеем это делать? Он мне: а какое право мы имеем его тут держать? У нас нет пожизненных психушек с тюремным содержанием, как за границей, к примеру. В той же Америке. У нас или признают вменяемым и расстреливают — пусть даже он пускает слюни и скачет на четвереньках, или признают невменяемым, и тогда ему все сходит с рук. Давно подумывала уйти из клиники, заняться врачебной практикой. Не могу видеть того, что там происходит. Знаешь, скольким людям поставили диагноз «шизофрения» просто потому, что был звонок сверху?
— А зачем?
— Чтобы не болтали лишнего. Политические. Не хочу участвовать в этом. Устроюсь куда-нибудь в поликлинику психиатром, буду брать шоколадки у благодарных посетителей, выписывать справки и уходить домой вовремя. Здесь до поликлиники идти пятнадцать минут. А я езжу черт-те куда… зачем это мне надо?
— А научная работа, а зарплата — ведь урежут небось?
— Научная работа? Да какой из меня ученый… по инерции уже занимаюсь. Для зарплаты. За степень надбавку получить. А много ли мне одной надо денег? На трусы и кусок хлеба хватит. А наряжаться — к чему? Старовата уже для новой семьи. Вот если бы ты остался…
— Маш… я чувствую, что мне придется уйти. Зачем ты рвешь сердце себе и мне? Ты мне не безразлична, наверное, даже я в тебя влюблен. Мне хорошо с тобой, и не только в постели. С тобой интересно поговорить, ты умная, образованная. Ты очень красива — в клинике я это не замечал, ты там всегда ненакрашенная ходила, а чуть подкрашиваешься — ты просто отпадная красавица!
— Какая красавица? Как ты сказал?
— Отпадная. Так — похоже, психиатр в тебе неистребим. Может, как-то можно его заглушить, а? Ну-ка, ну-ка… — Я сдвинул с груди женщины одеяло и стал целовать соски, тут же собравшиеся в тугие розово-коричневые ягодки. Она поежилась и покрылась мурашками, тяжело и прерывисто задышала, с упреком сказав:
— Ну что ты со мной делаешь?! Я и так уже просто булькаю внутри… после наших игрищ. И ты опять?!
— А нечего было будить. Зачем меня разговорами разогрела? Нет уж, теперь поздно… держись!
И она держалась. Полчаса. А после заснула, разбросав руки и ноги — левую ногу перекинула через меня, правая рука висит до пола, влажные красные губы полуоткрыты и время от времени пошлепывают, как будто пытаются поцеловать что-то, витающее в воздухе. Вырубилась напрочь, утомленная сексом и переживаниями. Наконец-то!
Я осторожно снял с себя ее голую ногу и положил поближе к другой, накрыл одеялом, поправив руку, и убрал со лба всклокоченные, намокшие от пота волосы. Полюбовался картиной спящей любовницы — нет ничего красивее спящих детишек и любимых женщин. Они чем-то сродни друг другу — во сне такие беззащитные, такие милые, хочется укрыть их от всех опасностей в мире, от зла и печали. Увы, не всегда это удается…
Помучившись минут пятнадцать — сон куда-то улетучился, — я осторожно слез с кровати и пошел во двор, как есть, голышом. На улице еще темно, так что никто не увидит. Вода в душе уже остыла, но была еще довольно теплой. Помылся, постоял под струями воды, решив утром наполнить бак доверху — напор слабоват, видно, вода кончается. Пока стоял, думал. Что меня ждет? И что в моих отношениях с Машей? Люблю ли я ее? Хммм… не знаю. Мне с ней комфортно, она хороший товарищ — если можно так сказать о женщине. У нее великолепное тело, она неистощима в постели и правда меня любит. Так что же мне еще надо? Но вот нет чего-то такого… неуловимого… вероятно — это называется «любовь». Нет любви. Настоящей любви, ради которой хочется умереть или свернуть горы. Спокойная дружба-любовь без безумства и горения. Вероятно, все-таки место в моей душе занято другой женщиной, совсем другой. И с этим ничего не поделаешь.
Я вздохнул, закрыл кран душа. По коже пошли мурашки — поднялся утренний ветерок и похолодил мою остывшую в воде кожу. Полотенце рядом с душем на веревке уже высохло после ночных водных процедур, я насухо растерся и побрел в дом, глядя на розовеющий рассвет. Прикинув время, цокнул языком и решил, что все-таки стоило бы поспать пару часов, иначе завтра буду сонный, как зимняя муха.
С этой мыслью я побрел к постели, отодвинул на другой край Машу, снова разбросавшуюся по всей постели, чуть не поперек, пристроился на краешек дивана… и, как ни странно, почти тут же уснул. Вода смыла с меня груз мыслей и грязь ночных похождений. Мне ничего не снилось (спасибо, Оле Лукойе, он же Морфей!), и я как следует отдохнул за эти недолгие часы сна.