Возвращение Орла
Шрифт:
На сто приокских вёрст вокруг
Такой предел, где слово Божие у дел…
Ведь прилетит какой святой
Поговорить издалека –
А у дединовских церквей нет языка…
И приползёт какой слепой
Взглянуть на мир с их высоты –
А у дединовских церквей глаза
Виночерпий знал, что в песне главное!
Перетерпев конкурентов, в наступившей тишине снова запели соловьи. Молчали дольше, чем предполагал градус.
– Физик родился, – нашёлся Николаич.
– Слышь, Аркан, бард – тоже русское слово? – Семён даже не прятал усмешку.
– Конечно, – Аркадий только на секунду и задумался, – бродяга, искажённое, как обычно – бардяга, странствующий музыкант. Все наши калики – странствующие певцы. Иначе – бродившие, бродяги, бардяги.
Опять помолчали.
– Грустное у нас какое-то христианство, раздрай да запустение. Вот в буддизме… – начал было Аркадий, но его перебил Африка.
– Не пойму я тебя: то весь из себя русский, а то сразу и буддист. Да весь твой буддизм хоть один такой храм создал?
– Будда целую вселенную создал!
– Создать Вселенную легко, – выступил примирителем умный Николаич, – нужно просто что-то разделить на ноль.
– Ну, ноль у нас есть.
– Где?
Виночерпий кивнул на палатку, где спал Орёл.
– А что будем делить?
– Неважно.
– Как? Что из этого деления выйдет – не от ноля же зависит! Ва-ажно!
– Давай разделим Аркадия! Вот рыбы-то будет! Только… только Орёл не ноль, он бесконечно мал, а это не ноль, взрыва не будет, Вселенной не будет, а будет чёрте что.
– Надо ему налить, занулить.
– Тогда не налить, а нолить.
– Тогда уж нулить?
– Ну… лить.
Смерть Орла
Стоп, ребятишки!!! – Хохуля не дышит!..
В. Ерофеев, «Вальпургиева ночь»
Капитан снова отделился от команды, встал лицом к реке и солнцу. Чувствовалось – волновался. Приближалось заветное мгновенье…
Если долгий – считай от самой Коломны – широкий и ровный участок Оки как бы упирался в косу, за которой река уходила вправо, то другим концом этот текучий канал смотрел на запад, и туда, где в самой дали река сливалась с закатной дымкой, полторы недели в середине мая аккурат в этот створ угадывало садиться малиновое майское солнце. Всего-то, может быть, четверть часа, но что это были за четверть часа! На узкую полоску речного горизонта солнце заходило как самолёт на посадку, сначала едва касаясь левого берега огненным колесом-телом, а к концу створа полностью прячась в окской купели-спальне. Ока на эти минуты, как по заказу, затихала, самая большая рябь случалась от комариного крыла, и рубиновая солнечная дорогая была такой чёткой и яркой, что хотелось на неё ступить и продефилировать на зависть всем видимым и невидимым духам.
Сегодня был первый день солнцекупания. Река, как-то странно-разноцветно зарябившая сразу после пробуждения ребят, замерла. Гроза, заходившая на Оку с севера, притормозила свои орды, не мешая свершиться очередному чуду в приличествующей чуду тишине (а то, что это была тишина, а не природная немость, наступившая вдруг в результате какого-то аварийного отключения звука, подтверждали лещиные шлепки, оставляющие с рваными краями прорехи в её, тишины, живом теле, да аккуратные, как бы подлуженные дырочки от коротких коленец пробующих голос соловьёв).
Солнце, огненное колесо, накатывало на речной кусок горизонта, ещё каких-нибудь десяток минут и начнётся ярилово чудо, во время которого – в это Капитан верил, как трёхлетний ребёнок в Деда Мороза – всё и произойдёт, столько подтверждающих знаков, включая не просто так только что продырявленный, хоть и пьянкой, пространственно-временной континиум – Зеведеев, Будда, Фадеев…
Длинная тень от факельного кола коснулась торчащего из-под обгорелой фанеры и отблескивающего теперь рубиновым цветом горлышка фляги. «Ещё немного и соберу всех на ярилову молитву!.. Он услышит!»
Тем временем, налив в кружку, чтоб не расплескать, любимые орловские писят, Виночерпий полез в палатку и… тут же вылез, посмотрел на кружку в руке, словно она была не в его руке, и выпил сам.
– По-моему, Орёл наш того… теперь уже ноль.
– Что, что?
– Орёл-то, того, помер…
В палатку кинулся Семён, вылез без лица.
– Да, не очень-то живой…
Только после этого, второго сообщения, новость из неумной шутки превратилась вдруг в самоё себя – жуткую правду. Катя переводила взгляд с Виночерпия на Африку, словно умоляя их прекратить розыгрыш и рассмеяться. Но никто не смеялся. Все стояли поражённые, с неуместными теперь, поэтому и не высказываемыми вслух вопросами на лицах: «Как же?», «Когда?», «Отчего?», «Зачем же здесь?».
– Первый пошёл, – тихо сказал Аркадий, все вопросительно обернулись к нему, – ну, в смысле, сплавали к праотцам.
Капитан хрустнул пальцами в кулаке: как? За пять минут до ожидаемого десять лет чуда какая-то чертовщина путает карты! Сначала даже не хотел сходить с места, но слишком напряжённым был ропот за спиной.
– Наверное, когда он из машины вывалился, ударился головой.
– Или не головой, мог ребро внутрь сломать, что-нибудь им порвать. Стонал-то как!
– Или когда самогонку в него вливали – не в то горло попали, задохнулся.
– В то, в то горло, да только и в том горле, видно, дно есть, – крякнул Поручик, – стало спирта больше, чем крови, сердце и тормознулось. Машина и та ни на чём, кроме своего бензина не поедет, а тут сердце. – Поручик кивнул на врастающие в наступающие сумерки силуэты машин, и все повернули за кивком свои головы, точно ожидая подтверждения от самих машин.
– Скосила-таки… Вот и верни его теперь живого и здорового, – удручённо вздохнул Капитан, – какая теперь разница, от чего…
– Ему – да, а ментам?