Возвращение с Западного фронта (сборник)

Ремарк Эрих Мария

Еще некоторое время мы поднимались вверх, потом встали на лыжи и помчались. Белые склоны вздымались и опускались, а за нами, неистово тявкая и повизгивая, утопая по грудь в снегу, красно-коричневым шариком несся Билли. Он снова привык ко мне, хотя в пути частенько поворачивал обратно и с развевающимися ушами летел напрямик к санаторию.

Я отрабатывал поворот «христиания». Всякий раз, когда я скользил вниз по склону и, готовясь к развороту, расслаблялся всем телом, я загадывал: «Если получится, если устою на ногах, то Пат выздоровеет». Ветер свистел мне в лицо, лыжи зарывались

в тяжелый снег, но раз за разом я карабкался вверх, находил все более крутые спуски, все более пересеченные участки, и когда опять и опять все выходило как нельзя лучше, я шептал: «Спасена!» Конечно, я понимал, что это глупо, но все-таки радовался, чего со мной давно уже не бывало.

В субботу вечером состоялся массовый тайный побег. Антонио заказал сани, которые ожидали нас на спуске, чуть в стороне от санатория. Сам Антонио в лакированных туфлях и распахнутом пальто, из-под которого сверкала белоснежная манишка, сел на салазки и, оглашая воздух тирольскими фиоритурами, скатился по склону прямо к санным упряжкам.

– С ума сошел парень, – сказал я.

– А он часто так, – ответила Пат. – Легкомыслен до беспредельности. Только это и выручает его. Иначе он бы не мог постоянно пребывать в таком хорошем настроении.

– Понятно. А теперь я тебя как следует укутаю.

Я завернул ее во все пледы и шарфы, какие нашлись. Затем наш длинный санный поезд двинулся вниз. Удрали все, кто только мог. Можно было подумать, будто в долину спускается свадебный кортеж – так празднично колыхались при лунном свете пестрые султаны на головах лошадей, так много было хохота и шуток, которыми перебрасывались седоки.

Курзал был убран с расточительной роскошью. Когда мы прибыли, танцы уже начались. Для гостей из санатория приготовили специальный угол, защищенный от сквозняка. В теплом воздухе пахло цветами, духами и вином.

За нашим столиком сидело довольно много людей: русский, Рита, скрипач, какая-то старуха в жемчугах, рядом с ней какая-то размалеванная маска смерти и нанятый ею жиголо, Антонио и еще кое-кто.

– Пойдем, Робби, – сказала Пат, – попробуем потанцевать.

Паркет медленно закружился. Скрипка и виолончель словно откуда-то сверху выводили нежную кантилену, выделявшуюся на фоне тихо рокочущего оркестра. Едва слышно шаркали по полу ноги танцующих.

– Послушай-ка, любимый мой! Вдруг выясняется, что ты отлично танцуешь, – удивленно сказала Пат.

– Ну уж прямо отлично…

– Правда, отлично. Где ты научился?

– Еще у Готтфрида, – сказал я.

– В вашей мастерской?

– Да, и в кафе «Интернациональ». Ведь для танцев нужны партнерши. Так вот Роза, Марион и Валли наводили на меня последний лоск. Боюсь, однако, что особого изящества они мне так и не привили.

– А вот и привили! – Ее глаза сияли. – Ведь мы с тобой впервые танцуем вдвоем, Робби!

Рядом с нами танцевал русский с испанкой. Он приветливо улыбнулся и кивнул нам. Испанка была очень бледна. Блестящие черные волосы вороньим крылом окаймляли ее лоб. Она танцевала с неподвижным серьезным лицом. Запястье украшал браслет из крупных четырехугольных изумрудов. Ей было

восемнадцать лет. Скрипач, сидевший за столиком, не спускал с нее жадных глаз.

Мы вернулись к столу.

– А теперь дай мне сигарету, – попросила Пат.

– Лучше воздержись, – осторожно возразил я.

– Только несколько затяжек, Робби. Я так давно не курила.

Она взяла сигарету, но вскоре отложила ее.

– Что-то не нравится мне эта сигарета, Робби. Она просто невкусна.

Я засмеялся:

– Так бывает всегда, когда человек долго чего-то лишен.

– Но ведь ты и меня был долго лишен.

– Это относится только к ядам, – пояснил я. – Только к водке и куреву.

– Люди, дорогой мой, куда более страшный яд, нежели водка и табак.

Я снова рассмеялся:

– А ты, я вижу, неглупый ребенок, Пат. Соображаешь.

Она положила руки на стол и посмотрела на меня.

– В сущности, ты никогда не принимал меня всерьез, – сказала она.

– Я самого себя никогда не принимал всерьез, – ответил я.

– Но меня ведь тоже нет. Скажи правду.

– Этого я не знаю. Однако нас вдвоем я всегда принимал просто ужасно всерьез. Вот это я знаю.

Она улыбнулась. Антонио пригласил ее на танец, и они вышли на паркет. Я смотрел, как Пат танцует. Она улыбалась мне всякий раз, когда оказывалась около меня. Ее серебряные туфельки едва касались пола. В ее движениях было что-то от грациозности антилопы.

Русский опять танцевал со своей испанкой. Его крупное смуглое лицо выражало сдержанную нежность. Скрипач попытался пригласить испанку на танец, но она отрицательно покачала головой и снова пошла на площадку с русским.

Длинными костлявыми пальцами скрипач раскрошил сигарету. Вдруг мне стало его жаль, и я предложил ему другую сигарету. Он отказался.

– Я должен беречь себя, – сказал он срывающимся голосом.

Я кивнул.

– А вот этот, – продолжал он и, хихикнув, указал на русского, – каждый день выкуривает по пятьдесят штук.

– Что ж, один ведет себя так, а другой наоборот, – ответил я.

– Пусть она сейчас не хочет танцевать со мной. Все равно будет моей.

– Кто будет вашей?

– Рита. – Он придвинулся поближе. – У нас с ней были хорошие отношения. Мы вместе выступали. А потом приехал этот русский и своими пышными тирадами увел ее у меня из-под носа. Но ничего – я заполучу ее.

– Для этого вам придется очень постараться, – сказал я. Он мне определенно не нравился.

Скрипач глуповато расхохотался:

– Это мне-то стараться? Наивный вы ангелочек! Не стараться мне нужно, а просто ждать.

– Что ж, тогда просто ждите.

– По пятьдесят сигарет, – продолжал он. – Каждый день. Вчера я видел его рентгеновский снимок. Живого места нет – каверна на каверне. Конец! – Он снова расхохотался. – Сперва мы с ним шли вровень. Его рентгеновские снимки можно было принять за мои и наоборот. Посмотрели бы вы, какая теперь разница! Вдобавок я прибавил два фунта. Нет, уважаемый, мне нужно только беречь себя и ждать. Я уже предвкушаю его следующий снимок. Сестра мне всегда показывает. Понимаете? Он исчезнет, и настанет мой черед.