Возвращение в Ахен
Шрифт:
Аэйт поперхнулся.
— Что значит — «гномы»?
— Ну, какие-нибудь болотные гномы… Вы такие маленькие, я хочу сказать, ростом, вы так близки к природе… — Синяка молол чепуху и сам знал это, но ему нужно было отвлечь мальчишку от догадки, которая была опасно близка к истине.
Маневр оказался успешным. Аэйт покраснел от возмущения.
— Что за привычка стричь всех под одну гребенку! Если племя низкорослое — так сразу «гномы»…
— А что, разве не так?
— Нет, — твердо сказал Аэйт. — Мы просто морасты.
На
— А я просто Синяка, — заявил он и с удовольствием отметил, что на сей раз даже Аэйт смутился и не нашелся, что ответить.
Аэйт был прав, когда говорил, что слово варахнунт Асантао — самое тяжелое в племени. Синяка не сомневался в том, что вождь, глава союза воинов, о котором рассказывал ему мальчишка, с радостью прогнал бы подальше подозрительных чужеземцев, а то и прирезал бы их на всякий случай. Судя по словам Аэйта, Фарзой, сын Фарсана, был личностью суровой, и ему ни к чему были какие— то бродяги, да еще с такой странной внешностью.
Всеми этими соображениями Синяка поделился с Асантао, как только она вернулась домой.
— Фарзой суров, — согласилась колдунья, — и недоверчив. Идем, он хочет тебя видеть.
Синяка нехотя встал. Великан все еще спал у костра. На его красной от загара лапище белела повязка, распространяющая острый запах лука.
— А великан? — спросил Синяка.
— Он не отвечает, — сказала Асантао.
— Почему ты так решила, Асантао? Он вполне свободный великан, ему лет четыреста, не меньше. Я полагаю, он уже достиг совершеннолетия.
— Он твоя тень.
Пожалуй, она права, подумал Синяка. Хорошо еще, что Аэйт растолковал ему, что такое «тень». Неприятно все время задавать вопросы, большинство которых кажутся, по всей видимости, идиотскими. Синяка так давно жил совершенно один, что мгновенно запутывался, столкнувшись даже с самой простой социальной структурой.
Асантао взяла его за руку и отвела к вождю.
Фарзой восседал, скрестив ноги, на огромном котле, перевернутом вверх дном и покрытом медвежьей шкурой. Потом уже (от Аэйта) Синяка узнал, что этот котел был отлит из сотен бронзовых наконечников вражеских стрел и копий. Справа от вождя стояли воины, числом около двух дюжин, слева на древке сверкало золотое изображение лося, сделанное с изумительным мастерством.
Вождь, глава воинского союза, был довольно высок ростом для болотного человека. Он был широкоплеч и строен; некрасивый шрам пересекал его суровое лицо. Если в его белых волосах и была седина, то заметить ее было не так-то просто. Он носил волосы стянутыми в узел на затылке, оставляя две тонких косички свисать у висков. Две витых золотых гривны сверкали у него на шее.
— Поклонись, — сказала Синяке Асантао, и он послушно наклонил перед Фарзоем голову.
— Хорошо, — проговорил Фарзой. — Чужеземцев, мне сказали, двое. Один — тень. Отвечать будешь ты.
Синяка почувствовал,
Синяка вдруг понял, что несмотря на все варварские законы гостеприимства, эти люди никогда не будут считать его ровней себе.
Асантао осторожно тронула его за руку.
— Я объясню тебе, — сказала она. — Вот Лось. Хорс ездит на нем по небу. — Она указала на солнце. — Глаз Хорса смотрит на тебя сверху. Лось слушает твои слова. Он из золота. Золото той же породы, что и свет. Поэтому не лги, чужеземец.
Щурясь от ярких бликов, Синяка посмотрел на Золотого Лося, главную святыню племени, и подумал вдруг о Косматом Бьярни. Чертов пират, которого он отправил в преисподнюю, перебил бы со своими головорезами все это маленькое племя, не задумываясь, лишь бы завладеть таким огромным количеством золота. Хорошо, что Бьярни больше нет. И Синяка в очередной раз решительно подавил угрызения совести, терзавшие его при любом вспоминании о капитане «Медведя».
Фарзой спросил:
— Откуда ты родом?
Удобнее было бы солгать, назвав какую-нибудь отдаленную страну, где живут темнокожие люди, — тогда ему не пришлось бы ничего объяснять. Но у Синяки вдруг появилось предчувствие, мгновенно ставшее уверенностью, что Хорс действительно смотрит на него, а Золотой Лось действительно его слышит, и что в их присутствии солгать не удастся. Поэтому он ответил правду.
— Я из Ахена.
Несмотря на изоляцию, в которой жил народ Фарзоя, вождю кое-что было известно об обитателях побережья. Бросив взгляд на Золотого Лося, он сказал:
— Мне странно, что ты не лжешь. Но ведь жители Ахена — люди с белой кожей.
Как объяснить, не слишком уклоняясь от истины, но и не приближаясь к ней на опасно близкое расстояние, что маги его рода, торопясь вложить в него силу, попросту опоили его ею, как лекарством, и что это навсегда сожгло его кожу?
— Я был отравлен в детстве, — коротко сказал Синяка.
— Никогда не слыхал о подобных ядах, — заметил Фарзой, покосившись на Асантао, но колдунья стояла с бесстрастным лицом, скрестив руки на поясе.
— Кто твои родители? — спросил вождь.
— Я их не помню.
— Где же ты вырос, в таком случае?
— У добрых людей, — усмехнувшись при воспоминании о приюте для неполноценных детей, ответил Синяка.
В тот же миг Золотой Лось вспыхнул алым, как будто его облили кровью. Ложь была вопиющей, хотя на сей раз Синяка не собирался никого обманывать. Фарзой понял это и не стал ничего говорить. Он решил дать чужому человеку возможность исправить неловкие слова.
— Я вырос в приюте, — сказал Синяка, — у злого, жадного хозяина, которого ненавижу до сих пор, хотя он и не дал мне умереть от голода.