Возвращение великого воеводы
Шрифт:
– Смотрю, – продолжил Безуглый, – царские слуги на постоялый двор идут. Один ко мне подошел, спросил, кто я и что в городе делаю. Ну, я ему в ответ – свою сказочку. Он мне и говорит: «Иди, святой отец, за городские ворота, там царь всех угощает и деньгами одаривает». Что ж, думаю, это мне на руку. Я и пошел. Только не за ворота, а к Трайчо на конюшню. Пересидел здесь немного и решил на улицу выглянуть – обстановку разведать. Гляжу, бабы идут наряженные как на праздник. И все к городским воротам. Вот тут-то я и подумал, что ты, Тимофей Васильевич, каким-то боком причастен к происходящему.
Я еще
– Так, где сейчас «рыбасоиды»? – спохватился Сашка. – На постоялом дворе?
– Нет, государь. Из них несколько человек вчера вечером на постоялом дворе появились, обнаружили, видимо, пропажу и исчезли. А остальные и не появились даже. Поняли, что проиграли.
– Думаешь, ретировались и никаких каверз больше не строят?
– С ними ни в чем нельзя быть уверенным, государь. Необходимо поосторожничать. Адаш Арцыбашевич с отрядом будет здесь дня через три-четыре. А до его прибытия предлагаю вам обоим спрятаться здесь.
Сашка еще теснее прижал к себе Ольгу, поцеловал ее и сказал:
– Вдвоем я готов жить на конюшне не четыре дня, а четыре года.
XII
Еще один морской переход под парусом заставил Сашку почувствовать себя если уж и не старым морским волком, то опытным путешественником как минимум. Несколько дней они шли при неблагоприятном северо-восточном ветре и не столько продвигались вперед, сколько боролись с силами неумолимой матушки-природы. На пятый день небо прояснилось, яркое солнце засверкало в лазурных водах Черного моря, а холодный шквалистый ветер с северо-востока сменился ласковым бризом с запада. Их пузатый купец, подняв все паруса, теперь весело бежал к скалистым крымским берегам, наверстывая упущенное.
Ольга не то чтобы мучилась морской болезнью, но как человек сугубо сухопутный, чувствовала себя на зыбкой, все время старающейся уйти из-под ног палубе, мягко говоря, некомфортно. Даже теперь, когда погода наладилась, попытки уговорить ее покинуть каюту и совершить прогулку по палубе заканчивались неудачей.
Сашка же, имевший во время путешествия достаточно времени для раздумий, мучился сомнениями и, можно даже сказать, угрызениями совести. Или же, выражаясь иначе, находился в постоянном
– Тебя зачем прислали сюда? Найти Некомата-Рыбаса и убрать его и его людей! – пенял ему внутренний голос ли, совесть ли, Бог знает. – Так?
– Так, – вяло соглашался Сашка.
– Некомата найти сложно, поэтому ты решил ловить его «на живца», выставляя в роли живца самого себя. Так?
– Так…
– Тогда почему в тот самый момент, когда задумка твоя сработала, когда щука заглотила «живца», ты сделал все, чтобы избежать встречи с людьми Некомата? А может быть, и с самим Некоматом… Значит, ты никого и не собирался ловить… Так кого ты хочешь обмануть? Лобова? Себя?
– Никого я не обманываю! Я сам согласен быть «живцом». Но не позволю делать «живца» из Ольги!
– Опомнись! Этой женщины давно нет. Она умерла шестьсот с лишним лет назад!
– Как же нет? Вот она, в двух шагах отсюда, достаточно лишь спуститься с палубы. Живая и любящая меня, между прочим.
– Не обманывай себя. Она любит Тимофея Вельяминова! И, в конце концов, какое имеет значение, кто кого любит?! Ты прислан сюда с боевым заданием, а то, как ты к нему относишься, называется одним словом.
– Каким?
– Предательство!
– Да как ты смеешь… Я… Я…
И Сашка начинал длинно и путано объясняться, оправдываясь и приводя какие-то доказательства в свою защиту. Внутренний голос ненадолго умолкал, но через какое-то время все повторялось вновь.
Вельяминовскому отряду пришлось отправляться из Несебра в несколько очередей – найти сразу нужное количество кораблей, способных вместить всех людей и лошадей, было невозможно, поэтому процесс отправки растянулся больше чем на две недели. Во главе каждой, возвращавшейся домой партии Сашка ставил опытного, доверенного человека, а воинам выдавал в награду за службу поистине царское жалованье – по четыре золотых на брата. С одним из кораблей ушел старшим Гаврила Иванович Безуглый. Последней на большой торговый корабль загрузилась вельяминовская домашняя сотня. А вместе с ними отправлялись домой великий воевода, Адаш и Ольга со своим дворецким Епифанием.
Капитаном корабля был старый грек – худой, скрюченный годами и, видимо, болезнями, с лицом, кожа которого походила на дубовую кору, и голосом надтреснутым и сиплым из-за постоянных попыток перекричать стихию. Не один десяток лет бороздил он моря, водя корабли из порта в порт, и если уж кого и называть старым морским волком, то именно его. По крайней мере, так показалось Сашке после знакомства с этим человеком. Одного взгляда на старого капитана ему было достаточно, чтобы почувствовать – должно произойти нечто невозможное, чтобы помешать им благополучно добраться до Кафы.
Сашка в очередной раз спустился в каюту к Ольге, стараясь развлечь ее, но ей не хотелось, чтобы он видел ее такую – испуганную, измученную, изжелта-зеленую, и она вновь прогнала его, заверив, что чувствует себя неплохо и просто хочет пока побыть в одиночестве. Сашка поднялся на палубу, где почти сразу же столкнулся с Адашем.
– Государь, – сообщил тот, – капитан говорит, что уже виден крымский берег.
– Отлично, – обрадовался Сашка. Значит, скоро конец Ольгиным страданиям. – Пойдем на нос, поглядим сами.