Возвращение. Части 1-3
Шрифт:
— Вы знаете мое мнение. Я за то, чтобы действовать своими силами и ни с кем не делиться кадровой информацией. Зарубежной и научно-технической — сколько угодно, все остальное это только наше. Слишком опасно подключать такие фигуры. Косыгина я бы о многом предупредил, но только в том, что касается реформы. Сейчас у Брежнева в Политбюро нет большинства, на этом и нужно играть, если вы не хотите действовать кардинально и убрать главную фигуру.
— Там слишком многих придется убирать, — возразил Машеров. — Мы с тобой не боги, как бы нас самих не убрали. Пока нам ясен расклад и то, к чему все идет. Убери центральную фигуру,
— Центр построили, сейчас заканчивают общежитие. Все коммуникации подключили, а отделочные работы сделаем зимой, поэтому работу центра можно будет развернуть до весны.
— Отлично, так и сделаем. С Петровым будет легче разговаривать: все-таки охрана режимного объекта, а не села, и в Москве это свою роль сыграет. Семичастному наш Василий Иванович о моих чудачествах наверняка доложил, но это даже хорошо. Да, вы нашему мальчику ствол дали?
— Мальчик, — усмехнулся Юркович. — У него в той жизни было воинское звание старшего лейтенанта, а из нашей хлопушки он отстрелялся так, что ребята были удивлены. Предлагаю его в дальнейшем и в личных разговорах, и в документах, если они будут, так и называть лейтенантом.
— А как его успехи в секции?
— Плохо, — поморщился полковник. — Васильев разговаривал с тренером. Развит он прекрасно, все запоминает и может применять. Беда в том, что он, видимо, в той жизни занимался чем-то вроде каратэ. Пока у него есть время подумать, он может применить то, чему его учат. А если думать некогда, он начинает драться по-старому: быстро и жестко. Того парня, который его хотел проучить, Геннадий чуть не искалечил.
— Ладно, пусть занимается дальше. Нам важна его безопасность, все остальное второстепенно.
— Начало марта, а так метет! — сказала Люся, глядя в окно моей комнаты, за которым бесновалась вьюга.
— Всегда любил смотреть в окно, когда разыграется метель, — сказал я. — Есть в этом что-то завораживающее.
— Романтик! — она взлохматила мои волосы. — Смотреть на такое я тоже люблю, а вот на улице уже не погуляешь.
Она села мне на колени и прижалась к груди, вызвав волну нежности и желание.
— Люся, слезай, не надо.
— Мне уже пятнадцать лет!
— Пятнадцать тебе будет только через месяц. Встань, я не железный.
— Иногда мне кажется, что ты из железа.
— Ты что, хочешь, чтобы мы пошли до конца?
— Я этого давно хочу, — вздохнула она. — Только пока боюсь. Но до восемнадцати я точно ждать не буду.
— Там будет видно, — сказал я, обняв ее за плечи.
Я сам чувствовал, что долго мы не продержимся.
— Пойдем посмотрим новости, — предложил я.
— Зачем? — пожала она плечами. — Ты и так все
— Гена, тебя к телефону! — крикнула мама.
Звонил Сергей.
— Можешь зайти? У отца к тебе дело.
— Сейчас подбегу, — ответил я.
Начиная с января, ко мне стали регулярно обращаться за консультациями. Интересовало многое, но ответить я мог в лучшем случае только на половину вопросов.
— Если я чего-то не видел или не читал, откуда мне об этом знать? — говорил я отцу Сергея. — Очень много выкладывали в сеть, но далеко не все. А потом интерес к тому времени вообще начал угасать. У всех хватало своих забот.
Сегодня мне удалось ответить на два вопроса из трех.
— Чем занят? — спросил я Сергея, когда довольный Петр Сергеевич ушел в свою комнату с исписанным мной листом бумаги.
— Уроки сделал, теперь сижу и смотрю в окно. Да, возьми последние листы. Когда допишешь книгу?
— За неделю, думаю, управлюсь. Ладно, побежал я к себе. Мы там тоже смотрим на снег.
— Управился? — спросила подруга. — Чем Сергей занят?
— Тем же, чем и мы. Смотрит на снег и балдеет. По телевизору ничего хорошего нет, а читать нечего. Вот, дочитал мою писанину.
— Давай еще одну песню выучим? Что ты знаешь о зиме, кроме "Снежинки"?
— Мне и то, как мы исполняем "Снежинку", не нравится, — сказал я. — Поешь ты прекрасно и с каждой песней все лучше. А вот музыка… Не хватает пианино с гитарой, совсем не так она звучит! Песни-то я знаю, но не все можно нормально исполнить. Можно разучить "Три белых коня", но там должна звучать труба… Слушай, у меня появилась мысль. В Минске навалом небольших музыкальных коллективов. Можно договориться с одним из них через мою крышу. Аранжировку для своих инструментов они сделают сами. Разучим с десяток песен и запишем у Самохина.
— А никого не удивит, что из тебя сыплются песни?
— Пока все молчат, а мы уже шесть песен исполняли и седьмую спели для комиссии. А пока все подготовим, еще несколько месяцев пройдет. Люсь, ты кем хочешь стать? Не певицей?
— Я еще не определилась, но петь мне нравится. Дыхательные упражнения и мантры я делаю регулярно, сама заметила, как усилился голос.
Я тоже заметил. У нее и раньше был красивый голос, но слабый. Сейчас у нее был не голос, голосище!
— И твой голос продолжает меняться, — сказала она. — Когда ты пел в городке, все были в восторге от самих песен, а не от твоего исполнения, а сейчас поменялся тембр. Еще не Магомаев и даже не Трошин, но твое пение уже приятно слушать. А что ты имел в виду, когда говорил о крыше?
— Детективы нужно читать, — нравоучительно сказал я. — Возьми у моей мамы, у нее их целая полка. Крыша — это покровители. Завтра я попрошу передать мою просьбу. Будем лепить из тебя народную певицу, а репертуар я на сто лет вперед обеспечу.
К утру пурга прекратилась, и дворники спешили очистить от снега тротуары, пока народ еще сидит по домам. К нашему выходу в школу дорожки выскребли почти до асфальта.
— Красота! — говорил я друзьям. — В городке я бы сейчас перся через сугробы и набрал снега в ботинки.