Возвращение.Хмара-2
Шрифт:
— Сынок, я не обвиняю тебя! — голос его был подобен голосу горного обвала. — Сделанное сделано, но вслушайся в мои слова, всмотрись в глаза мои, преисполненные слёз и мучений (на месте глаз Айдыр с ужасом увидел пустые окровавленные глазницы). Я рыдаю не оттого, что познал смерть от собственного наследника, не оттого, что столь печалюсь оставшейся за спиной жизнью, нет, я рыдаю оттого, что вижу тьму, накрывающую наши леса и города. Страшись, я вижу руины и тёмные облака зелёных мух, оседающих на орочьих трупах, я вижу реки, отравленные трупным ядом и деревья, превратившиеся в трухлявые пни. Очнись, сын мой, и внемли: тьма, открываемая тобой, несёт только тьму и смерть! Опомнись и отрекись от своих слов, опомнись и отрекись, опомнись и отрекись… — Айдыр увидел, как с трупа скатились и поползли в его сторону два огромных, противных гробовых червя. В страхе хан проснулся и открыл глаза. Рядом никого не было, но ещё долго в сгущающихся сумерках ночи ему мнился расплывающийся силуэт бывшего орского правителя…
С этого мгновенья его решительность призвать тёмные силы стала ослабевать. Возникший в ночи покойник не отпускал его мысли ни на минуту. Казалось, упавшие с него могильные черви цепкой хваткой вцепились в сознание халифа, противопоставляя его желания воле гнившего в земле Рахмеда.
Ворвавшийся в апартаменты халифа Караахмед выглядел разгневанным. Его лицо казалось вытянутой мордой зверя, а глаза в отблесках горящего камина казались налившимися кровью. Едва за ним захлопнулись двери, как и в без того полутёмном помещении стало черным-черно, лишь лёгкое свечение, исходившее с ладоней мага, озаряло его внутреннее убранство.
— Мне нужны рабы и прах твоих предков, чтобы осуществить задуманное. Время не ждёт, мы и так слишком долго пребывали в бездействии. Я жду твоего ответа! — чародей навис над растерявшимся Айдыром. — Я сказал: мне нужно твоё согласие и твои люди!
— Послушай, Караахмед, но разве твоей силы, твоей мощи не хватит, чтобы остановить войска россов? — на лице правителя Орского Халифата отразился страх.
— Нет, моя магия не всесильна! Ты же сам видел, что проклятые россы сделали с чарожниками. В следующий раз они окажутся достаточно умны и умелы, чтобы уничтожить самого меня. К тому же, я сказал, что мы слишком долго ждали, в Рутению вновь явился воитель, владеющий мечом Света. Против него моя магия бессильна. Даже сейчас, а если он овладеет всеми его тайнами… А ты всё медлишь! В твоих словах я слышу лишь слабость, так свойственную твоему отцу. Айдыр, ты начинаешь меня разочаровывать! — голос мага стал вкрадчивым и шелестящим, как звук, порождаемый песком, падающим в могильную яму.
— Если бы я и согласился воззвать к силами тьмы, — затравленно озираясь по сторонам и дрожа от внезапно охватившего его озноба, Айдыр, чтобы не заикаться, едва шевелил губами, — я бы всё равно не посмел потревожить прах предков.
— А разве твои предки не желают победы своим детям? — Караахмед отступил назад, и его голос вновь стал прежним, ровным и сильным. — Разве они не готовы пожертвовать малым, чтобы защитить своих чад от гибели?
— Я не могу так поступить! — Айдыр замолчал, больше не в силах справиться со всё возрастающим волнением.
— Но мы возьмём по одной косточке, всего по одной косточке, и у Вас в руках будет несокрушимое войско! Каждый из поднявшихся будет стоить десятка живых! Мы завоюем весь мир! Оркам будут принадлежать все земли на западе, на востоке, на юге, на севере! Везде, куда не кинь, распространится власть орского халифата! Разве не об этом мечтали ваши предки? Разве не ради этого учили они вас убивать, грабить инородцев? В мире не станет ничего чужого, всё будет ваше, и вы будете владычествовать над всеми! К тому же частица праха твоих предков просто не может навредить своим потомкам! Ведь на самом деле ты больше всего боишься именно этого, да?
Айдыр молчал, и его молчание было красноречивее любых слов. И Караахмед продолжил.
— Ты боишься своего отца! Так сделай так, чтобы он подчинился тебе, пусть его прах падает ниц у твоих ног! Только представь, что гордый правитель лобызает пыль на том месте, где ступала твоя нога?!
— Он подчинится мне? — Айдыр дрожал, и Караахмед едва заметно кивнул. — Я… я… я… — начал, не в силах закончить свою речь, хан, но чародей не стал ждать его слов.
— Ты согласен! — воскликнул он и, не давая правителю орков опомниться и запротестовать, быстро затараторил, не спрашивая, а утверждая. — Что ж, я всегда знал, что из тебя выйдет достойный правитель. Теперь за дело. Нам нужны тысячи погибших. Прикажи своим воинам, нет, лучше отбери несколько воинов, которым ты можешь доверять как себе, пусть берут рабов и несут прах павших к священному огню. Пусть ночами всколыхнутся могилы, обнажив кости погребённых. Только помни, нам нужна лишь небольшая часть тела каждого, хватит и одной косточки, пусть даже мизинца. Если ты всё сделаешь правильно, то вскоре будешь иметь непобедимую, невиданную по силе армию. А сейчас я уйду, где искать меня, ты знаешь. Я жду там твоих воинов и рабов к исходу недели. Ты сам их возглавишь. И помни, если этого не случится, то я сам приду к тебе! — в последних словах мага звучала угроза, которую он даже и не пытался скрыть от по-прежнему дрожавшего хана.
Несколько дней спустя после начала очередного перемирия, сидя у костра, мужики — ратники, плюясь, обсуждали королевскую милость, гласившую:
"… Своим велением повелеваю: выдать из казны золотом сто рублев, серебром тысячу для поощренья пущего в битвах с ворогом отличившихся".
Указ и впрямь был неплох, но это пока он был на бумаге во дворце писан, а покуда до войска доехал, до ратников дотелепался, от него (читай от казны выделенной) ничего и не осталось. Весь как выветрился да по карманам вельможным порастерялся. А если какие крохи до войск добрались, так и те средь штабного люду поделены были. Вот простые ратники да их невеликие командиры и бузили потихоньку, у костров сидя да своим скромным пайком перекусывая.
— Чего собачитесь? — ходивший вместе со мной за водой для коллектива Михаил, остановившись у одного из костров, вклинился во всё разгорающийся спор между ратниками, обсуждавшими вопрос, сколь теперь кому из отпущенного серебра положено. — Нисколько вам всё одно не отколется. Обозники да люди вельможные все наши деньги наградные давно растащили. Смерти в бою не видели, а глядишь-ка, в реестре воинском вояками славными обозначены, — Михась покосился в сторону "штабных" палаток. — Всё им мало, ишь как медалями да бантами Первозванными увешаны! А кто из них меч с врагом скрещивал? То-то. Задницы-то свои поотсидели в шатрах белых, на подушках атласных сидючи. Вот ты мне скажи, — повернулся он лицом к пожилому ратнику, накладывавшему заплату на свой прохудившийся зипун, — могёт ли воевода, в войне не сведущий, сам каши солдатской не хлебнувший, спознать замыслы вражии, стратегу и тактику вражью промыслить? Смогёт ли он план чудной выдумать такой, чтоб неприятеля вокруг пальца обвести? Что головой качаешь? То-то, не смогёт. Вот и получается, враг де наш на ошибках своих учится, как нам противостоять лучше кумекает, а мы всё, как есть, по старинке, стенка на стенку прём! Что где враг повыдумал, нам не сказывают, что в каком бою случилось — не анализируют.
"Ни фига себе, каких он словечек понахватался! — я даже растерялся. — Уж не от меня ли? Я такого вроде бы ничего и не говорил".
…опыта не обобщают, — тем временем развивал свою мысль всё более распаляющийся Михаил. — А, чего гуторить всё бестолку! — махнув рукой, он внезапно замолчал и, понуро повесив голову, побрёл подальше от так раздражавших его "штабных шатров". — Вот Всеволод Эладович — тот всё мог, и сам немало ратился, и учителя каковы были, а? Один князь Хмара Толбосский чего стоит! А рыцарь Георг Ротшильд, а граф Дракула! — и уже с грустью стянув с головы шапку: — Э — эх, каких людей теряем!
— А ты вот так-то власть ругать не боишься? — спросил я. Пристроившись чуть сбоку, я едва сдерживался, чтобы не задать так интересующие меня вопросы, касаемые моих друзей.
— А чего бояться-то? Ныне у нас декрет новый вышел, это значит, говорить что думается, власть уму — разуму учить — вразумлять. Только што толку-то? Им што ругай, што хвали, всё едино. Мол, мы и так лучшие, с власти нам слазить никак не можно, другие придут — хуже будут, а по мне так уж хуже и некуда. Эх, Рутенья, Рутенья — была да вся исчаврилась!