Возвращение
Шрифт:
– Потрясающе! Откуда?!
– вырвалось у Виктора.
Дед улыбнулся, хмыкнул и опустил глаза - дьявол исчез.
– Да книжки всё это, Виктор Михайлович. Книжки и не более. Приглашаю к себе в гости и с утра. Решим вашу задачу.
Дед поднял котомку и зашагал в сторону светлеющей полоски восхода. И уже исчезая в сумерках, обернулся.
– Вы раствор-то подлейте, а то работа вся даром. А уровень не проверяйте, опалубка правильно рассчитана, под обрез.
Виктор кинулся к опалубке. Совет деда оказался вовремя. Еще полчаса и весь труд был бы напрасным, так как бетон почти "подошел" к процессу затвердевания и надо было спешить.
__________________________
Надо
Осторожно повернув голову, капитан наткнулся на вопросительный взгляд прапорщика Валеулина и покачал головой. Надо ждать...
Неожиданно, из тени барака всплеснуло белым. Это был сигнал разведки, мол, всё в порядке и можно идти. И словно призраки, из травы стали вставать пластуны. Зрелище было страшное! Бесшумные, похожие друг на друга, даже одинаковые на лица, люди! Они появились в разных частях поляны, как призраки. Капитан вздрогнул. Он никак не мог привыкнуть к таким проявлениям умения и выучки, хотя положил для достижения подобных действий не один день.
Через несколько мгновений весь отряд собрался у крыльца дальнего барака. Прозвучало несколько негромких команд и три человека исчезли в редкой тайге за опушкой - ушло боевое охранение на тропу, по которой должен был появиться отряд красных.
Красных на фактории не было, вернее сказать - уже не было. За несколько часов до появления яныгинцев, расквартированный здесь, если верить разведке, полувзвод комсомольского отряда из частей особого назначения, или, как красные сокращали - ЧОНа, ушел в поселок Аллах-Юнь, оставив в бараках двух красноармейцев.
Один из этих красноармейцев, высокий и чёрный, как цыган, был тихо ликвидирован пластунами, когда вышел из барака во двор, чтобы выплеснуть помои в лужу. И теперь он лежал в этой луже, и по его телу изредка пробегала дрожь смертельной истомы - отходил. Второго ЧОНовца зарезал поручик Бекетов. Зарезал, как свинью - ударом кинжала в затылок. Удар был такой силы, что лезвие, войдя в шею сзади, вышло в рот и отрезало язык, который теперь вылез наружу. И казалось, что лежащий на спине комсомолец, выпучил глаза и корчит смешную рожицу, показывая всем язык.
Отряд стоял и ждал, что скажет он, капитан Иван Яныгин.
Капитан молчал и всматривался в лица бойцов своего отряда. Поручики Шинков и Бекетов, прапорщик Валеулин, доброволец брат Николай Яныгин, корнет Марков, хорунжий Коблянский, юнкер Пружинский, унтер-офицеры Сыриков, Скуратов, рядовые Никоненко, Герасимов...
О каждом из них он знал почти всё. Он видел глаза жён Шинкова и Никоненко, когда те обнимали своих мужей в Охотске, прощаясь. Сердце его сжалось, когда Валеулин отдавал сборники японской поэзии своему деду. А тот, трясясь и поминутно протирая пенсне, прижимал их к своей груди - боясь уронить и пытаясь, при этом, обнять внука. Он пытался проглотить комок в горле при виде рыдающих, совсем юных, сестёр юнкера Пружинского. Он видел судорожно ходящий кадык хорунжего Коблянского, его побелевшие, сцепленные за спиной кисти рук; к нему на проводы не пришла жена - умерла в госпитале. Тиф. Он видел, как испуганно молчали дети, провожающие своих отцов...
Кто-то пришел к нему на подмогу, приплыв из Владивостока с отрядом старшины Бочкарёва. Кто-то перешел из Якутской повстанческой армии, возглавляемой корнетом Михаилом Коробейниковым, а иные вышли из тайги сами, узнав, что он, Яныгин, громит красных в окрестностях Охотска, и что появилась надежда...
Горстка русских людей, не примирившихся с красным режимом и не пожелавших стать бесправными за границей. Они пошли за ним в суровые горы хребта Джугджур. Пошли с полным сознанием предстоящих трудов и лишений. Пошли на холод и голод, утешаясь лишь тем, что, всё-таки, будут находиться на своей родной земле. И говорить им сейчас что-либо одобряющее или успокаивающее было неловко, да и глупо.
– Господа! Мы решили главную задачу нашего замысла - опередили, а значит, переиграли, красных. Форы у нас, как минимум, ночь. Дальнюю разведку "навстречь" чекистам предпринимать не вижу необходимости. Бой дадим здесь, на фактории, благо место это уж больно "засадное"...- капитан, говоря это, немного хмурился. Он из всех сил скрывал желание улыбнуться, так велика была его уверенность в предстоящей победе. Но не выдержал и расплылся в улыбке.
– Что, братцы, поджарим товарищей-то? Не потроша!
– его голос зазвенел, а глаза сузились.
– Простите, господа! Никак не могу привыкнуть.... Понимаю, что дрянь, что сталь марать негоже... Но и колотушками их не могу...- некоторые из них все же люди... надеюсь, что люди, хотя и христопродавцы...
Он постоял немного, заложив руки за спину и покачиваясь с пяток на носки. Напряжение ненависти постепенно отпускало...
– Господа! Все необходимые распоряжения получите от поручика Бекетова. Саша! Распорядитесь об отдыхе. И этих уберите - калом несёт.... В реку их. У берега не бросайте - на течение. Прапорщик Валеулин! С пулемётом ко мне. Пойдемте, осмотримся...
– козырнув, капитан шагнул с крыльца.
Капитан и прапорщик обходили поляну по периметру не спеша, осматриваясь. Прапорщик нес на плече пулемёт системы Льюиса. Делал он это с видимым удовольствием, даже можно сказать, с особым куражом. Сошку пулемёта он вплотную подвинул к срезу ствола, намеренно раздвинул, хотя в этом не было никакой необходимости, и положил оружие на плечо почти прикладом. От этого пулемёт торчал у него за спиной всей своей длиной, рыская при ходьбе стволом, похожим на морду бульдога, из стороны в сторону, как бы принюхиваясь.
Капитан улыбнулся, вспомнив, каким пришел в его группу этот мальчишка. Доложу я вам, картина! Черная каппелевская гимнастерка, лихо поднятая тулья юнкерской фуражки на коротко стриженной, русой голове, великолепная портупея и ремень, оттянутый тяжестью кобуры с револьвером, подсумка с пулемётным диском, гранаты и японского морского кортика. Картину дополнял боевой вид его оружия: тяжелый, с потертым воронением от частого употребления, грозный пулемёт.
– Прапорщик, а верно говорят в отряде, что вы большой мастер в стрельбе из этого зверя? И бьёте не очередями, а в два патрона? Почему так?- капитан искренне любовался юностью и уверенностью прапорщика.