Вперед и вниз

Дорогокупля Василий

Нигериец знал толк в сновидениях и умел разгадывать их тайный смысл, но возвращение в суровую действительность потрясло его куда сильнее сна, который он на сей раз даже и не попытался как-нибудь истолковать.

С трудом распрямив затекшее тело, он встал на ноги и начал подъем в гору — он смутно помнил, что где-то за ней должна проходить автомобильная трасса. Однако, достигнув вершины, он не увидел ничего похожего на давешний ночной пейзаж: впереди за частоколом желтых сосновых стволов маячила еще одна возвышенность, точь-в-точь такая же, как та, что поднималась позади него. По-видимому, он взял неверное направление. Он взглянул на небо, затянутое разнородно окрашенными — от асфальтово-серого до почти черного с синеватым отливом — лохмотьями туч. Ни единого намека на солнце, которому давно уже пора было взойти. Где, за какой из туч оно скрывается — слева, справа, сзади? Накануне, сидя под скалой у дороги, он видел первые проблески зари справа от себя, следовательно, дорога лежала к северу отсюда. И где-то совсем близко. Он собрался повернуть назад, но медлил со спуском в сырую межгорную расселину, вместо этого продвигаясь по гребню холма — последний, в отличие от своих

конусообразных соседей, напоминал формой лежащий на боку полумесяц, кончик дальнего рога которого казался сломанным в том месте, где доселе незначительное понижение гребня внезапно переходило в крутой обрыв. Сразу за обрывом начиналась низина, о чем нетрудно было догадаться, поскольку очертания следующей горной гряды едва просматривались сквозь пелену сумеречного воздуха. В той низине, скорее всего, и пролегала дорога. Наметив себе цель, Там-Там пошел быстрее, не оглядываясь по сторонам. Идти было легко, деревья наверху росли просторно, кустов не было вообще, а покрытые мхом гранитные плиты не создавали серьезных преград, на отдельных ровных участках даже играя роль мостовой.

Выход Там-Тама к оконечности «полумесяца» совпал с кратковременным появлением настоящего небесного светила. Историческая родина африканских слонов поприветствовала посланца Африки бледным солнечным лучом, который скользнул по брусничной поляне на пологом боковом скате холма и растаял, не доходя до фаланги причудливых скал-останцев, подобно межевым столбам отмечавших границу болотного редколесья. Случайный разрыв туч сразу же сомкнулся, но Там-Там успел заметить положение солнца — оказалось, что он все это время шел на юг или юго-запад, то есть в противоположную сторону от автострады, вместо которой перед ним теперь расстилалось поросшее чахлыми деревцами и кустиками лесное болото.

Некоторое время он простоял неподвижно, с тупым удивлением разглядывая открывшийся пейзаж. Надо было поворачивать обратно и снова блуждать среди этих коварных холмов — Там-Там почему-то испытывал к ним недоверие и даже своеобразную антипатию. Но вот его взгляд задержался на одной точке по ту сторону болота: из-за кустов на пригорке выглядывала крыша какого-то строения. Если есть дом, значит, далее за ним должна быть дорога или хотя бы тропа, по которой можно продолжить путь без риска заплутать и провести еще одну ночь в лесу. Он спустился с холма к краю болота, чуть помедлил, примерился и запрыгал вперед по травяным кочкам, для равновесия хватаясь за попадавшие под руку деревца.

Сперва продвижение шло бойко, но постепенно кочки разреживались, так что ему приходилось отклоняться в стороны, выбирая удобный маршрут. Впрочем, это не очень его беспокоило до того момента, когда одна из кочек вдруг с пронзительным всхлипом утонула под его ногой. Он набрал в ботинок воды, но успел перепрыгнуть на другую кочку, которая тоже просела, так что пришлось без остановки прыгать дальше, а потом еще и еще, все быстрее — он уже не смотрел вперед, на служивший ориентиром конек жестяной крыши, а только вниз, под ноги, торопливо намечая следующую точку опоры и незаметно для себя продолжая движение не столько поперек, сколько вдоль растянувшейся на несколько километров болотистой котловины…

…Двое мужиков — один с косой, а второй с граблями на плече — степенно шествовали через лесной выгон. Лица их были открыты и умиротворенно чисты, но не светились той благородной усталостью, какая обычно сопутствует завершению полезной работы, из чего следовало, что эта работа им еще только предстоит. Пройдя выгон, они приблизились к стоявшей на краю болота заброшенной сторожке, и тут один из мужиков заприметил в отдалении некое существо, проворными скачками перемещавшееся по зыбкому пространству пустоши, забираясь все глубже в ее центральную часть, которая у местных жителей всегда считалась непроходимой.

— Что там за леший попер через топь? — сказал он и остановился.

— Было бы болото, а лешие найдутся, — резонно заметил его собрат.

Мужики постояли, наблюдая за странной фигурой, пока та не исчезла из виду, затерявшись в мареве тускло-зеленой болотной поросли, а потом отвернулись и молча пошли по своим делам.

VIII

Жил человек, потом он умер. Жили другие люди (кое-кто из них жив до сих пор). Они жили хорошо или плохо, красиво или не очень, верой или правдой, будущим или прошлым, на куличках у черта или за пазухой у Христа; они жили любовью, мечтами, идеями, обещаниями, страхом совести, счастьем детей, жаждой мести, сознанием долга, силой привычки, умом и горбом, Божьим промыслом, кознями сатаны и множеством разных других вещей, подробное перечисление коих вряд ли имеет смысл, поскольку о большинстве этих людей в данном случае речи не будет. Речь идет, собственно, об одном человеке — том самом, который жил, а потом, по всей вероятности, умер. Вероятность хотя и велика, но все же это не более чем вероятность, потому что у нас нет свидетельств, подтверждающих факт гибели человека, которого звали Там-Там. Он мог по какой-то причине либо причуде вдруг взять и полностью сменить круг общения, таким образом пропав без вести только для знавших его прежде людей, но не для своих новых знакомых. О последних, буде такие есть, нам ничего не известно, а «круг первый» общения Там-Тама представляет для нас интерес лишь в его небольшой русской части, где светло-легкая (по классификации Наташи) личность африканца сумела оставить несколько глубоких следов.

В первую очередь это касается Кашлиса, умудрившегося обрести и в короткий срок вновь потерять свое заветное место под солнцем. Когда капитан-майор доставил его на пост и с соответствующими пояснениями сдал дежурившим там милиционерам, те, как оно и положено по инструкции, «прозвонили» задержанного, благо он имел при себе гражданский паспорт, но не выявили его причастность к преступным группировкам или совершенным где бы то ни было противоправным деяниям. С точки зрения прошлого Кашлис был чист, а на точку зрения настоящего момента сотрудники органов встали с большим опозданием,

когда он уже успел в деталях продумать легенду о своей нечаянной встрече с потерявшимся африканцем (наручника на запястье которого Кашлис якобы и не заметил) в районе центрального городского вокзала и о согласии зарубежного гостя составить Кашлису компанию в загодя намеченной им поездке на дачу к приятелю. Столь скоропалительное приглашение неизвестного человека на чужую дачу Кашлис объяснил желанием продемонстрировать ему русское гостеприимство, что показалось милиционерам убедительным лишь после того, как у задержанного была взята проба на алкоголь. В дальнейшие их планы возня с Кашлисом уже не входила, но отпустить его они согласились не раньше, чем прибудет куда-то срочно уехавшая патрульная машина. Ждать пришлось долго. Наконец машина прибыла, Кашлиса загнали в кабину, и они все вместе отправились на поиски неизвестно в чем подозреваемого, но определенно подозрительного лица африканской национальности. Само собой разумеется, милиционеры, взращенные на гуманистической почве русско-советской системы образования, даже и не думали учинять пресловутый суд Линча над беглым негром и не собирались вести по нему стрельбу (разве только согласно инструкции), так что Там-Там совершенно зря ударялся в панику и предпринимал столько усилий для спасения своей жизни. Находись он поближе к дороге, он смог бы расслышать ценные рекомендации, которые неоднократно выкрикивал в темноту Кашлис, временно исполнявший при патруле обязанности переводчика. А Кашлис, как уже повелось, кричал совсем не то, что требовали его командиры. Он призывал африканца не выходить на открытое место и подождать еще час-другой, рассчитывая за это время отделаться от милицейского эскорта и уже в одиночку вернуться за своим протеже. Так оно и случилось в действительности: перед рассветом патруль получил сигнал о разбойном нападении, происшедшем на трассе в десятке километров отсюда, и, прекратив бесплодные поиски негра, умчался вдаль, а «внештатный переводчик» Кашлис был за ненадобностью высажен на обочину неподалеку от все той же скальной выемки. В течение дня он добросовестно обследовал пересеченную местность в этом районе, окликая Там-Тама, ругая его по-английски и по-русски, и только под вечер, потеряв надежду и надорвав голосовые связки, сел в электричку и уехал обратно в город. Одно время его мучила мысль о своей не до конца исполненной миссии, но затем он уверил себя в том, что нигериец остановил какую-нибудь машину и продолжил путь на запад без его помощи, тем самым сняв с него всю ответственность за последующее развитие событий. Совесть Кашлиса успокоилась, но Человеком с большой буквы он по сю пору так и не стал — трудно сказать, что в конечном счете явилось тому виной.

Краткое знакомство с Там-Тамом не прошло бесследно и для других участников его освобождения. В материальном плане наименее бесследным оно оказалось для Наташи, чья квартира пережила «культурный погром», организованный по всем правилам этого непростого искусства. С другой стороны, Наташа обогатилась духовно, узнав массу нового о гастрономических пристрастиях Моны Лизы, о прикованном и раскованном Прометее, о списке данайских судов, некогда промышлявших Елену, и о многих других вопиющих, фатальных и просто занятных вещах, каковыми были напичканы головы энциклопедистов. Существенно пополнились и Наташины представления о человеческой природе, к изучению которой она питала некую дилетантскую склонность. Прежде ей не приходилось встречаться с людьми этого типа, не принадлежащими ни к тем, кто в данный момент правил бал, ни к тем, кто стенал на обочине жизни или со стиснутыми зубами дожидался своего часа, — с людьми, которые все, что угодно, включая безделье, обращали в творческий процесс и за счет этого ухитрялись не потерять себя в беспределе российского космоса. Так что Наташа осталась не внакладе, как и сами подвижники творчества — позднее Кутешихин сочинит о Там-Таме роман, талантливо передернув немногие известные ему факты, а Патронский разродится выдержанной в гекзаметре комической поэмой, где фактов, даже передернутых, не будет вовсе, но сохранится дух, а он всего важнее. Что до Владика Сивкова, то он будет огромное множество раз пересказывать эту историю на своей специфической стадии визитов к друзьям и знакомым и со временем, безнадежно запутавшись в количестве спасенных им негров, повсюду прослывет махровым аболиционистом.

Таким образом обстояли дела с освободителями Там-Тама. Несколько по-иному — более драматично — обернулась ситуация для главных организаторов его похищения.

IX

Пропажу пленника первым обнаружил Женьшень, посетивший подвал на следующее утро. Он сразу же позвонил Панужаеву и Швеллеру, а затем на завод Алтынову — все трое были в равной степени потрясены его открытием. Кашлиса дома застать не удалось, и на него пали главные подозрения, когда остальные сообщники встретились, чтобы обсудить случившееся. Правда, никто из них не предполагал, что Кашлис мог выкрасть негра по собственной инициативе; все склонялись к версии, что он как-то сошелся с Катковым, был запуган им или подкуплен, после чего и навел врагов на след Там-Тама. В причастности к этому делу Каткова сомнений не было — так уж вышло, что слово «козлы», походя написанное Наташей на стене комнаты, было любимым и самым распространенным словом в лексиконе этого бурного деятеля, который употреблял его сплошь и рядом, не избавившись от этой привычки даже после того, как обзавелся респектабельным имиджем и начал всерьез подумывать о прорыве в публичную политику.

Швеллер был вне себя — бешеным бегемотом метался он в тесном пространстве подвала, опрокидывая и круша все на своем пути. Его друзья благоразумно дали ему отвести душу, присев на лестничные ступеньки и отзываясь на шум внизу скупыми комментариями: «стол разбивает», «уронил шкаф» и т. п. В финале он расстрелял из пистолета злополучную надпись на стене и, вновь обретя почти человеческий облик, появился в пролете двери, выходившей на лестницу.

— Я убью этого козла, — пообещал он.

— Давно пора, — сказал Женьшень. — Так или иначе от него житья не будет. Зря мы его в тот раз не замочили — два года назад все было проще. Как думаешь, Никита?