Вперед в прошлое 2
Шрифт:
Кассеты были разложены на переносном столе в пять рядов, по жанрам. Как водится в девяностые, их записывали «на коленке», названия групп — распечатывали. Хочешь крутую кассету — рисуй. Встречались и кассеты с фабричными картинками, но стоили они дороже. Здесь был только самопал. «Мираж», мамина любимая Буланова, Газманов и иже с ними. Выше — презираемый мной шансон, еще выше — русский рок. «Нау», «Алиса», «Сектор Газа», «Кино», «Черный кофе», «Ария», «Крематорий»… Опа — «Агата Кристи»! Думал, они позже появились. Еще выше — зарубежный рок,
Танцевальное. «Доктор Албон», «Армия любовников», «И-тайп» и прочее. Во мне будто проснулся тот Павлик и безумно захотел купить «Депеш мод», альбом «Виолатор». У меня, помню, была кассета с красно-белой розой на черном фоне. Тогда казалось, что настроение «Депешей» отлично совпадает с нашими девяностыми.
Перед тем, как вернуться к бабушке, я опять позвонил деду — безрезультатно. Похоже, наше знакомство придется отложить. Оббегал район в поисках переговорного пункта, чтобы позвонить маме, он обнаружился на почте. Заплатил за переговоры и минут пятнадцать прождал свой очереди, с радостью и благодарностью вспоминая мобильные телефоны, которые решили столько проблем.
И интернета не хватало просто катастрофически.
Наконец объявили меня, и я вошел в кабинку и набрал бабу Валю. Если еще и ее дома не окажется…
Но она почти сразу ответила.
— Здравствуйте. Это Павлик Мартынов. Передайте, пожалуйста, маме, что у нас все хорошо.
В трубке затрещало, и я крикнул:
— Меня слышно? Прием! Земля на связи!
— Павлик? — Прорвался сквозь помехи голос соседки. — Что случилось? Ты где?
— В Москве с бабушкой, — затараторил я, пока связь нормальная. — Сегодня едем назад. Передадите?
— Да, но зачем…
Снова пошли помехи, сквозь которые проскальзывали лишь отдельные слоги, и впечатление было, что на том конце кого-то пожирает очень голодный робот.
Я прервал связь.
Пробежался по продуктовым магазинам, но там было шаром покати, а на колбасу, соленья, хлеб и сизых кур цены отличались незначительно. У кого бы узнать, где здесь оптовые продуктовые склады — они уже должны появиться, но люди еще не поняли, что можно отовариваться там и продавать в розницу вдвое дороже.
Уже собираясь назад, я обнаружил ларек, где, помимо всякой ерунды, продавали чай и, господи, кофе! Неужели?! Молотый, отечественный, в красно-белой упаковке, напоминающей брикет. Не помню эту марку. Наверное, производитель загнулся к концу девяностых.
На упаковку был наклеен написанный от руки ценник: 10900. У меня чуть глаза не выпали. Треть зарплаты! Но у нас и такого нет, запомнил бы, если бы увидел. Вообще нигде нет нормального кофе!
А это предприятие работает, наверное, еще с Союза, и поставляют им зерна из дружественной Африки. Еще и госты те, и не добавляют всякую лабуду.
Но — треть зарплаты! Кто сможет его купить? Рестораны или бары? Рискнуть или ну его?
У меня есть семь тысяч, заработанных на ставриде… В конце концов, за те же деньги кофе аж бегом улетит. Так что возьму одну пачку на пробу.
— Кофе молотый, пожалуйста. — Я протянул деньги в окошко. — Скажите, он нормальный? Мне в подарок.
— Лучше импортного! — уверила продавщица. — Зерна из Африки, помол наш. Не пожалеешь!
Вот разбогатею, и себе такой куплю!
Обойдя все магазины и торговые точки, я вернулся к бабушке, с ней как раз расплачивалась женщина за три абрикоса, заглянул в опустевший ящик из-под черешни. Товара всего ничего осталось. Отсыпал немного черешен Татьяне, собирающейся домой, и спросил:
— Это ваше постоянное место? Выкупленное?
Она кивнула и сразу поняла, к чему я клоню.
— Если еще приедете — милости прошу! Но не с утра, когда весь прилавок заставлен цветами.
— В то же время, что и сегодня — нормально? — поинтересовался я.
— Да! Удачно добраться!
Я проводил взглядом ее удаляющуюся спину, определил на прилавок ящик с черешней.
— Пять минут шестого, — сказала бабушка и добавила шепотом: — Товара осталось тысяч на пятнадцать.
— Никто тебя не пас? — спросил я, потому что в это время убивали и за меньшую сумму.
Могли прямо на выходе из метро нож к горлу приставить и все отобрать.
— Вроде нет, я слежу. Но что-то подсказывает, нужно побыстрее сворачиваться.
— Распродажа! — заголосил я. — Южные фрукты вполцены! Налетай, разгребай!
Но вместо покупателей на нас спикировали два кавказца, мелкий и крупный.
— Чэрешня триста, абрикоса пятьсот — все вазму, — сказал мелкий и юркий, как скворец.
Крупный скрестил руки на груди. Это не скворец, это — степенный ворон.
Так же я пытался уболтать армянку. Но, в отличие от той армянки, которой продавать было некому, на мои вопли набежали люди, столпились, толкая друг друга и оттесняя оптовиков.
Крупная женщина из тех, что слона на бегу остановит, отпихнула мелкого кавказца пузом и, как сумоист, вытолкнула из круга… то есть из поля зрения.
— Пошел вон, не мешай людям!
— Отдай товар нам, да? — сказал мелкий, которого уже закрыли люди. — Праблэм не будет, да?
— А ну пошел! — гаркнула на него тетка-слониха. — Понаехали, еще и угрожают!
— Болше на рынок нэ ходи! — пригрозил бабушке крупный кавказец из-за широкой спиныслонихи, сплюнул под ноги и удалился, набычившись.
Мне его тон очень не понравился. Похоже, пора валить. Но как, когда люди, вон, толпятся, гребут, как потерпевшие.
Оставив бабушку торговать, я начал собирать вещи.
— Коробки бросаем? — спросил я. — Или нет? Картонные потом сложно будет достать, можно их разложить и понести плоскими.
— Твоя правда, — кивнула она, и мы стали складывать коробки, к тому моменту осталось только килограмма два белой черешни, которая приобрела подозрительный коричневатый оттенок, и ее никто не брал.