Вперед в прошлое!
Шрифт:
Где-где, на земле и в воде, как я сейчас! В конце концов, мы живем на юге, у нас черешня, абрикос, клубника в мае, а на севере, в той же Москве, ничего этого нет. И двухсот долларов хватит!
— Думаешь, пойдет? — не поверил Илья и кивнул на дверь. — Там отец пришел, ты что-то хотел спросить у него?
Я мотнул головой.
— Да не, сам справлюсь. Так что, научишь?
Илья кивнул, вытащил пластиковую коробку, разделенную на отделения вручную, а в них хранились крючки, перья, разноцветный бисер, лески разной толщины.
—
Я повторил.
— Берем нарезанную восьмую леску. Крепим перышко, обматываем, и ее конец — вот сюда в петлю. Тянем, тянем… Есть! Обрезаем леску, крепим бисер двенадцатой, она и будет поводком…
В дверь постучали, и подросток во мне от зависти чуть не умер. В дверь Ильи — стучат, а не вваливаются бесцеремонно.
— Открыто! — сказал на миг отвлекшийся Илья и снова углубился в рукоделие.
У меня получалось через раз, тут сноровка нужна.
Заглянул отец Ильи. В детстве он мне казался ужасно старым, ему аж пятьдесят лет, в то время как моему не было сорока! Теперь же он смотрелся моим ровесником: когда умер, я выглядел примерно так же.
— Здравствуйте, — улыбнулся я.
— Как ты, Павел? — спросил Леонид Эдуардович.
— Да нормально. Самодуры, вот, вяжем. Ставрида клюет, как ненормальная.
— Молодцы. Лора зовет к столу через пятнадцать минут. Ждем вас.
Родители Ильи всегда жалели меня, старались накормить мальчика из бедной семьи, а я ершился, гордость свою показывал. А ведь это нормально — хотеть накормить нуждающегося ребенка.
Мы закончили вязать самодуры и отправились к столу, где нас ждали домашние пельмени со сметаной. Я чуть язык не проглотил, такими вкусными они мне показались. Но объедаться не стал, потому что жирноват, надо сбросить килограммов пять. Поблагодарил хозяев, вручил им мороженое и отправился домой, договорившись с Ильей завтра рыбачить после уроков.
Домой я пришел в полвосьмого, но отца, как часто бывало, не застал. Из детской доносилось: «Хлеб и „Рама“ — созданы друг для друга». Я высунулся из прихожей и прежде, чем пропасть на кухне, сказал:
— Всем привет!
Наташка и Борька радостно мне помахали, мать сделала вид, что не слышит. Похоже, самый взрослый в этой семье — это я, родители так и не выросли, хоть и старательно делали вид.
В кухне на столе стояла огромная тарелка, полная жареной ставриды. Я сварил лапшу, и на запах прибежали Борька с Наташей. Я разделил между ними порцию, и они с радостью сожрали «роллтон», запивая его «инвайтом». Дешевые полуфабрикаты в те времена считались экзотикой и почитались пуще красной икры. Импортное же!
—
— Заработал, — пожал плечами я. — Рыбы наловил и продал.
На Наташкином лице отпечаталось удивление: «А что, так можно было?» И меня посетила забавная мысль создать рыболовецкий картель.
— Хочешь со мной? Я сразу после школы на мол пойду.
— Но я не умею…
— Ты не ловить будешь, а продавать. Не кругли глаза, я научу…
В кухню зашел отец, я пожелал ему доброго вечера, на что он ответил недобрым взглядом, и мы с Наткой переместились на улицу.
— Двадцать пять процентов с рыбы твои, — предложил я.
— Всего-то? — возмутилась Наташка.
— Там и Илюхина рыба будет, так что не обсуждается. Если три тысячи наторгуем, твои семьсот рублей, плохо, что ли?
Наташка мечтательно закатила глаза и пропела:
— Три тысячи! Короче, я с тобой! Все равно Влад завтра занят.
— По рукам! После четвертого урока встречаемся возле выхода из школы.
Утром в школьном коридоре у расписания я встретил Желткову, разукрашенную, словно матрешка, как и в прошлый раз. Увидев меня, она залилась краской и онемела. Вот только ее любви мне не хватало!
В школьные годы, как и любому мальчишке, мне мечталось, чтобы девчонки любили по-взрослому и на шею вешались. Но — красивые девчонки, не Желткова точно, из-за нее могли и засмеять. А сейчас представлю — бр-р-р! Это ж дети. Педофилия получается. Взрослые дамы такому сопляку не светят, разве что продажные, а в моем представлении пользовать продажную женщину — все равно, что питаться на помойке, только вместо глистов и сальмонелл — сифилис. Это ж не гетеры с компаньонками, которых с малых лет учат не только искусству плотских утех, но и понимать мужчину.
Помнится, мать отцу рассказывала, что у проститутки во рту какую-то заразу нашли. Может, врала, пугая его, но в память врезалось на всю жизнь.
— Пашка! — окликнул меня Илья; тяжело дыша, подошел.
— Тут это… Зяму закрыли, он всю вину взял на себя, Русю выпустили, и по школе волна пошла. В общем, нельзя с тобой теперь общаться. Меликова уже за это нахлобучили, остальные теперь боятся.
Ну вот и здравствуйте! Обрадовался, расслабился. Придется теперь время терять, на урода этого охотиться.
— А ты? — спросил я, уже зная ответ.
Он выпятил грудь.
— Я — нет.
— А больше мне никто и не нужен. Русю ты видел? Надо бы ему должок вернуть.
— В смысле?
— По башке настучать и ногу сломать. И мальтийский галстук сделать, чтобы не трепался.
— Это как?
— Лучше тебе не знать. Ну что, на рыбалку идем? Я с Наташкой поговорил, она согласна работать у нас продавцом. Мы ловим — она на остановке стоит, продает.
— Круто! А то самим как-то… не очень. Все удовольствие пропадает.