Вперед в прошлое!
Шрифт:
— Рисунки его не прокормят! — нашла аргумент она и заговорила словами отца: — Как он будет жить? Это не профессия!
Сытенький, в тепле — слышали, знаем. Сиди тихо, не говори, когда не спрашивают — тогда авось не заметят и не сожрут.
— Девяностые закончатся, мама, как настал конец НЭПу. То, что сейчас, — это не навсегда. Мы не улыбаемся, мама, мы все время боимся. Поэтому у Бори хронический гастрит. Поэтому Наташка сбегает из дома. Там невыносимо, мы несчастны. Разве ты этого нам желаешь?
— Я хочу, чтобы вы устроились в жизни. — А вот теперь
— И всю жизнь посвятим тому, что нам не нравится? Это называется — персональный ад. Но вернемся к главной причине. Мы несчастны с отцом. И мы все: Наташа, я и Боря не хотим с ним жить. Если заставить нас силой, мы будем искать отдушину в компаниях, и не факт, что хороших. Чем такое заканчивается, ты знаешь. Получается, что не ради детей, правда?
Она потупилась и закусила губу. Не будь бабушки, сверлящей ее взглядом, она уже психанула бы и с криком «Да что ты понимаешь» — надавала бы оплеух, теперь же возразить ей было нечего.
— Так что выбирай, мама. — Она вскинула голову, взгляд у нее был, как у приговоренного к расстрелу. — Если отец останется, мы не вернемся. Если он попытается вернуть нас силой, бабушка напишет письмо в прокуратуру, и его выгонят с работы.
— А тебя лишат родительских прав! Да подумай о себе, в конце концов! — не выдержала бабушка. — Сколько можно позволять вытирать о себя ноги! Все знают про любовницу. И дети, и соседи, и на работе твоей. Шушукаются за спиной. Гони его поганой метлой! Сразу уважение заработаешь. Не смотри так, ничего он тебе не сделает, мы с Наташей сняли побои, посадим эту суку мрачную.
— Я сижу в отпуске за свой счет, — пролепетала она, борясь с подступающими слезами. — Без работы! На что мы будем жить? Что есть?
И опять она уронила голову на ладони и затряслась, только теперь ей и правда было страшно. Шутки ли — в голодные девяностые остаться с тремя детьми? Откуда ей знать, что средний сын ментально чуть ли не вдвое ее старше?
Бабушка психанула, выругалась, как заправский боцман, схватила ее за руку и потащила из кухни…
— Сейчас покажу на что!
Я аж испугался за маму и побежал следом. Пес Боцман тоже испугался, правда, непонятно за кого. Оказалось, мои опасения напрасны, они пошли в огород, где бабушка провела экскурсию, потом повела мать в сарай, показала кур, свинью с пятью поросятами, загон с индюками, курятник.
Закончила бабушка словами:
— Многовато мне одной, не находишь?
Мать растерянно хлопала глазами. Видимо, не на такой прием она рассчитывала, когда ехала сюда. Думала, достаточно будет топнуть ножкой, и мы домой побежим. Бабушка вышла из сарая, подождала нас и подвела итог:
— Как видишь, не пропадете.
Мама всхлипнула, подалась к бабушке. Та сгребла ее в объятия и принялась гладить по голове, приговаривая:
— Глупая моя девочка, наломала же ты дров! Я ж люблю тебя, дуру! И в обиду никому не дам.
Картина «Возвращение блудной дочери в лоно семьи». Опять все решили за мать, но тут хоть обижать ее не будут. Я зашагал прочь, наблюдая, как дернулись шторы на окнах — Боря и Наташа отслеживали, как развиваются события.
Видя, что я направляюсь в дом, они ломанулись в прихожую, чтобы узнать подробности. Я отвел их в зал и все рассказал. Наташка презрительно скривилась.
— Никогда не поверю, что мать посмеет ему сказать: «Пошел бы ты лесом, олень».
— Посмотрим, — улыбнулся я. — Но лед тронулся. Если изгоним демона, мама не сможет нас прессовать в одиночку.
— Йес! Йес! Йес! — Боря запрыгал по комнате, изображая рок-гитариста.
Минут через пять вернулись взрослые, и мы устроили совещание, рассевшись на диване. Мне места не хватило, и я подпер стену, скрестив руки на груди.
— Будем ждать его здесь, — сказала бабушка, ее глаза сверкали праведным гневом. — У меня есть ружье, пусть только попробует кулаками махать!
— А вдруг не придет? — с сомнением проговорила Наташа. — Вдруг обрадуется, что мы все ушли, и в нашу квартиру приведет эту мышь удавистую?
Перемены в жизни настолько увлекли сестру, что о Владике своем она не вспоминала. Лишь изредка загрустит, уставится в одну точку, но я ловил это состояние и сразу же выдергивал ее из хандры.
— Что гадать-то? — сказал я. — Время покажет.
Наташа, сидевшая рядом с мамой, встала и раскинула руки.
— Давайте все обнимемся!
Первым к ней побежал Борька, потом подтянулись остальные и присоединился я. Вот это больше на семью похоже, чем то убогое, что было.
Бабушка встала и радостно объявила:
— Ну что, девочки и мальчики, давайте в честь воссоединения семьи накроем на стол и будем праздновать! Как же я рада вас видеть!
Пока мы, дети, играли в дурака, рассевшись на полу на ковре, и я бессовестно поддавался, мама с бабушкой ушли готовить. Вернулись они с казаном плова, где мяса было больше, чем риса, с банкой компота, маринованными грибами, вяленым мясом и миской квашеной капусты.
Наташка с Борей ели, как потерпевшие, бабушка смотрела на них и умилялась. Потом настала очередь чая и блинов с самодельной сгущенкой. Пожалуй, впервые за все время мы разговаривали, как люди: Наташа хвасталась, как мы рыбачили и заработали кучу денег, Боря — как нарисовал Дарта Вейдера и продал за пятьсот рублей. На самом деле за двести, но пусть прихвастнет, если ему от этого легче.
Выкатившись из-за стола, мы снова оккупировали диван, бабушка достала альбом, где были только мамины фотографии — с рождения и до совершеннолетия, и рассказывала историю каждой.
Мама, оказывается, была очень пухлым младенцем. Вот она на четвереньках улыбается — совсем крошечная, почти лысая, на чем только держится огромный бант? Вот уже стоит, держась за стул. Вот таращится на огромного медведя. Целая жизнь в одном альбоме. Интересно, бабушка специально так делает, чтобы дети взглянули на мать по-новому и поняли, что она тоже была звонкой девочкой, каталась на велике, получала двойки в школе?