Врачи, пациенты, читатели. Патографические тексты русской культуры
Шрифт:
Научная критика месмеризма привела к тому, что на какое-то время интерес к нему был утрачен, но уже в начале века он проявился с новой силой. Сам Месмер к этому времени уже оставил медицинскую практику и вернулся в родные места, на берега Боденского озера, чтобы провести здесь последние годы жизни, и, видимо, не ожидал, что провозглашенное им учение обретет новую жизнь и новую, непредусмотренную его автором интерпретацию. В целом «возрождение» магнетизма было парадоксальным возвращением к аргументации комиссий, осудивших Месмера, но прочитанных теперь не в инвективном, а в апологетическом контексте. Авторизованная академическим отчетом комиссии за подписью Байе роль воображения и внушения в воздействии животного магнетизма подразумевается отныне свидетельствующей не против, но в подтверждение терапевтических прозрений Месмера. На роли воображения и особенно на роли искусственно вызванного сна (магнетического сомнамбулизма) настаивал уже наиболее известный из последователей Месмера, маркиз де Пюисегюр (1751–1825). Пюисегюр не пользовался в своих сеансах месмеровским «баке» и считал, что медиумом магнетического воздействия может быть что угодно, в частности дерево (однажды в своем имении он собрал вокруг «намагнитизированного» им дерева 130 человек), но еще более важным способом магнетической терапии полагал обнаруженное им явление так называемой послемагнетической амнезии – состояния кажущейся дремоты у пациентов, испытывающих состояние «магнетического» кризиса. Пациенты казались спящими, но при этом бодрствовали и произносили монологи, которые впоследствии сами не могли вспомнить. Открытием Пюисегюра в данном случае было то, что внушение магнетизера, направленное на пациента, находящегося в состоянии «кризиса», может служить специфической установкой на его самодиагностику и выздоровление – принцип, который позднее станет отправным для психоаналитических концепций «переноса» и «контрпереноса» [Crabtree 1988: 65].
297
«Croyez et veuillez», «Volont'e active vers le bien», «Croyance ferme en sa puissance», «Confiance entiere en l’employant» [Puys'egur 1809: 259].
298
Хрестоматийным примером экспериментального «конструирования» сна явилось наблюдение Нудова, послужившее впоследствии отправным пунктом для исследований в том же направлении: одному спящему, лежавшему на спине с открытым ртом, влили в рот несколько капель воды; спящий перевернулся на живот и стал производить руками и ногами плавательные движения: ему приснилось, что он упал в воду и был вынужден спасаться вплавь. До издания своего трактата о сновидении Нудов опубликовал ряд научных и литературных работ в Санкт-Петербурге: «Учение о душе с медицинской точки зрения. Первый опыт» (Nudow H. Medicinische Selenlehre, erster Versuch. St. Petersburg, 1787), «Мысли о счастье и блаженстве» (Nudow H. Ideen "uber Gl"uck und Gl"uckselichkeit: Eine Einladungsschrift. St. Petersburg, 1788) и книгу стихов «Поэтические досуги» (Nudow H. Dichterische Launen, von Heinrich Nudow, Doctor und Professor in St. Petersburg, 1789). Об издателе этих книг см.: [Фафурин 2002].
299
Н. Губкина называет автором этой (или другой одноименной?) пьесы придворного капельмейстера Карла Блюма [Губкина 2003: 129].
Апологетическую – и вместе с тем ревизионистскую – интерпретацию животного магнетизма предложил также родоначальник гомеопатии Самуил Ганеман (1745–1843). В напечатанном в 1810 г. «Органоне рационального врачебного искусства» (Organon der rationallen Heilkunst) Ганеман рассуждал о животном магнетизме («…или, скорее, месмеризме, как его следовало бы назвать из уважения к Месмеру, первым обнаружившим его…»), видя в нем «чудесный, бесценный дар Бога человечеству, с помощью которого сильная воля человека, действующего из самых лучших побуждений на больного посредством контакта и даже без него, и даже на некотором расстоянии, может динамически передать жизненную энергию здорового магнетизера, наделенного такой силой, другому человеку. <…> Сила магнетизера воздействует частично путем восполнения недостаточно мощной жизненной силы больного в той или другой части организма, а частично – воздействуя на те части, где жизненных сил концентрируется слишком много, благодаря чему поддерживаются раздражающие нервные расстройства, она отклоняет жизненную силу, ослабляет и распределяет ее равномерно и вообще устраняет болезненное состояние жизненного принципа пациента и заменяет ее нормальной силой магнетизера, сильно действующей на него, например, при старых язвах, слепоте, параличе отдельных органов и так далее» [300] . Среди доказательств эффективности животного магнетизма Ганеман называет здесь же «неопровержимые примеры» «оживления людей, которые в течение некоторого времени по внешнему виду казались мертвыми, наиболее сильной, вызываемой состраданием волей человека, полного сил или жизненной энергией». Ключевыми словами в объяснении эффективности животного магнетизма в изложении Ганемана оказываются, таким образом, «воля», «жизненная энергия» и соответствующее умонастроение гипнотизера (заставляющее вспомнить о Пюисегюре). К 1830-м гг. в контексте возрастающего интереса к самому Ганеману и гомеопатии [Weltgeschichte der Hom"oopathie 1996] [301] «животный магнетизм» все чаще истолковывается в терминологии, предопределившей его позднейшие аналогии не только с гипнозом, но также с психотерапевтическим «эффектом плацебо».
300
Ганеман С. Органон рационального врачебного искусства. § 288 / Перев. В. Сорокина, под ред. А. Высочанского.
301
Об истории гомеопатии в России см.: [Kastner 2000: 83–86].
Наиболее веской причиной научной реабилитации учения и имени Месмера явилось, однако, распространение шеллингианства и пропаганда натурфилософии. Месмер, упорно полагавший основой своего лечебного метода использование пусть и незримой, но все же вполне материальной субстанции и при этом привыкший к обвинению в «нематериальности» «основного агента» своей терапии – животного магнетизма, не видел необходимости искать компромисс, который удовлетворил бы его противников и едва ли бы согласился со своими многочисленными последователями, дававшими его учению все новые и новые объяснения. Показательно, что, получив в 1812 г. письмо от одного из своих последователей, Клюге, просившего исправить ошибки в написанной им книге о животном магнетизме, Месмер ничего ему не ответил [Pattie 1994: 250], вероятно понимая, что изложенное им некогда учение начало жить своей жизнью и уже не нуждается в поправках ее провозвестника. Характерно и то, что Д. М. Велланский воспринял идею животного магнетизма не из трактатов Месмера, а именно из книги Клюге, вышедшей двумя изданиями – в 1811 и 1815 гг. В 1818 г. Велланский издал ее перевод на русский язык, причем к двум частям оригинала добавил третью: «Теория животного магнетизма», призванную придать практическим рекомендациям натурфилософскую перспективу [Животный магнетизм 1818] [302] . И в книге Клюге, и – еще в большей степени – в дополнительной главе Велланского учение о животном магнетизме изложено в весьма условном согласии с теми объяснениями, которые давал своему учению Месмер.
302
Немецкий оригинал: Versuch einer Darstellung des animalishen Magnetismus als Heimittel von Alexander Fred. Kluge. Vienna, 1811 (2-е изд. – 1815 г.).
Верный натурфилософским декларациям о взаимосвязи материального и духовного, Велланский переносит акцент в интерпретации «магнетического» взаимодействия природы и человека на сферу мысли и психики. Работа мозга и чувств определяет собою напряжение, которое испытывает организм в его отношении с внешним миром. «При действии чувств ничто не входит в наше тело; а напротив того, нервная система напрягается и изливается из центра к окружности или от мозга к чувствующему органу, а оттуда к чувственному предмету». В пассивном состоянии мозга – и именно во сне – «преимуществует материальное бытие, представляемое брюшными нервами, которые тогда в полной независимости от мозга производят органическую материю совершеннейшим пищеварением, кроветворением и отделением». Работа мозга представляет собою, таким образом, положительное начало, а работа тела – отрицательное, составляя в своей взаимодополнительности как бы два магнитных (или, точнее, электрохимических [303] ) полюса, определяющих «эфирное» напряжение, от которых зависит «животная» и «органическая» жизнь (в использовании этих понятий Велланский, конечно, вспоминает о Биша). Жизнедеятельность организма определяется работой всех телесных органов, но контроль в поддержании необходимого жизненного баланса вверяется мозгу: «изливаясь» вовне, мысль, производимая мозгом, способна вступать во взаимодействие с пассивным напряжением внешней среды и восстанавливать работу «дублирующих» мозг органов тела: «Мозг, действуя на кожу или какую-либо часть тела, ощущает оные, и, таким образом, происходит ощущение собственного тела, таким совершается и чувствование внешних предметов. <…> Мозг и нервы действуют таким же способом при чувствовании, каким желудок при варении пищи, а легкие при дыхании; ибо мозг не что иное есть, как желудок и легкое в высшем их преобразовании. Желудок оксидирует пищу, а легкое – кровь: равным образом мозг и нервы оксидируют чувствуемые ими предметы. Но оксидация есть горение, производимое кислотвором (oxigenium) как сожигательным началом. Посему и чувствование есть горение, причиняемое мозгом и нервами в ощущаемых предметах. Во время бдения, когда мы мыслим, чувствуем и движемся, исходит от нас беспрестанно огненная сфера, зримая явственно сомнамбулами, которые у своего магнетизера видят и ощущают голубой огонь, истекающий из пальцев приближенных к ним рук» [Животный магнетизм 1818: 323, 324].
303
«Как в бдении мозг дезоксидируется, так во сне оксидируется» [Животный магнетизм 1818: 327].
Сочувствие кажущимся сегодня эзотерическими или даже «забавными» [Кондаков 2000] интерпретациям животного магнетизма в духе Велланского в 1810 г. было достаточно сильно. Дерптский профессор Георг Фридрих фон Паррот писал в 1816 г., что «животный магнетизм вновь поднимается после того смертельного удара, который был нанесен ему общественным мнением» [Громбах 1989: 136]. Определенную роль в этом возвращении сыграл всплеск мистических настроений, и в частности масонской деятельности, во второй половине 1810-х гг. (до официального запрещения масонских лож в 1822 г.). М. И. Муравьев-Апостол в старости вспоминал, что начиная с 1815 г. он, масон и будущий декабрист, «стал знакомиться с магнетизмом, читая все, что о нем писалось» [304] . Давний почитатель Сен-Мартена, мистически настроенный князь А. Н. Голицын [Пыпин 1916: 216], обер-прокурор Святейшего синода и министр народного просвещения, узнав от Франца фон Баадера о новейших исследованиях в области магнетизма, в 1817 г. настоятельно просил сообщать ему в дальнейшем свои «наблюдения по этому предмету, коль скоро это будут какие-либо открытия» [305] . В 1816 г., объясняя публикацию статьи «О магнетизме» в «Сыне Отечества», Н. И. Греч предполагал, что многие из читателей журнала видели «любопытные опыты над магнетизмом» [306] , а через два года уже констатировал, что страсть «толковать о магнетизме» стала привычным уделом «гостиных комнат и чайных столиков» [307] .
304
Русская старина. 1886. № 9. С. 550. М. И. Муравьев-Апостол состоял в масонской ложе Трех добродетелей; принят в нее он был тогда же, когда «стал знакомиться с магнетизмом», – в 1815 г., вышел из ложи в 1820 г. [Соколовская 1999: 162].
305
Susini E. Lettres in'edits de Franz von Baader. 4 partie. Paris, 1967. P. 136 (цит. по: [Азадовский 1999: 73]). В 1832 г. Баадер, убеждая Александра Тургенева о своих способностях в магнетизме, будет рассказывать, «как он разговаривал с чертями, выгоняя их из одной девушки: их было число 13, и она в сомнамбулизме сказала ему, что 13 часов будет poss'ed'ee ими, что каждым будет она одержима час. <…> Разумеется, что Баадер исцелил девушку» [Азадовский 1999: 73].
306
Сын Отечества. 1816. Ч. 28. № VII. С. 15.
307
Сын Отечества. 1818. Ч. 43. С. 227.
Возрождение интереса к магнетизму вызвало, впрочем, не одни восторги, но и определенное противодействие. В 1816 г. Комитет министров вынес решение, согласно которому магнетизированием позволялось заниматься только врачам, и при этом только с ведома полиции и под контролем Медицинского совета [Сборник Постановлений по МНП 1875: 879]. В том же 1818 г., когда из печати вышла апологетическая книга о магнетизме Клюге – Велланского, в Большом театре в Петербурге была поставлена комическая опера «Лекарь самоучка, или Животный магнетизм» (музыка Маурера), метящая в самозваных магнетизеров [308] . В 1824 г. в «Вестнике Европы» была напечатана статья «о возрождении магнетизма», определяемом здесь же «маскарадом медицины» [309] . Анекдотические пересуды о шарлатанстве и «аморальности» магнетизеров (среди наиболее волнующих общество – пикантный вопрос о том, может ли женщина под действием магнетизма лишиться вопреки своей воли добродетели), не отменяют, однако, достаточно распространенной в 1820-е гг. веры в саму возможность магнетического воздействия на человека. В 1828 г. профессор фармакологии и химии Московского университета доктор медицины А. А. Иовский писал: «Признаюсь откровенно, что я и партизан и вместе противник животного магнитизма; партизан его, поелику я наблюдал и, думаю, заметил настоящие действия сего таинственного искусства; противник, поелику твердо знаю все обезьянства магнетизеров, все ошибки, которые они примешали к своему искусству». Широкая публика была, конечно, менее разборчива, чем врач Иовский, и была готова верить в «настоящие действия» таинственного искусства, не замечая «обезьянств магнетизеров». Начало 1830-х гг. может быть названо пиком такой веры. В Петербурге этого времени шумным успехом пользуются магнетические сеансы престарелой девицы Анны Александровны Турчаниновой (1774–1848). Хорошо знавший Турчанинову Ф. Ф. Вигель вспоминает о ней в «Записках», что, «не имея еще двадцати лет от роду, она избегала общества, одевалась неряхою, занималась преимущественно математическими науками, знала латинский и греческий языки, сбиралась учиться по-еврейски и даже пописывала стихи, хотя весьма неудачно; у нас ее звали под именем философки. <…> Чистота ли ее души сквозь неопрятную оболочку сообщалась младенческой душе моей, или магнетическая сила ее глаз, коих действие испытали впоследствии изувеченные дети, действовала тогда и на меня: я находился под ее очарованием. Я не нашел в ней и тени педантства: всегда веселая, часто шутливая, она объяснялась с детской простотой. <…> Разговоры ее были для меня чрезвычайно привлекательны: она охотно рассказывала мне про свои связи с почтенными учеными мужами, профессорами Московского университета, хвалилась любовью и покровительством старого Хераскова, дружбою Ермила Кострова и писательницы княжны Урусовой». Спустя тридцать лет Вигель «не нашел в ней почти никакой перемены: черные, прекрасные, мутные и блуждающие глаза ее все еще горели прежним жаром; черные длинные нечесаные космы, как и прежде, выбивались из-под черной скуфьи, и вся она, как черная трюфель в масле, совершенно сохранилась в своем сальном одеянии» [Вигель 1928: 67, 68]. Стихи Турчаниновой, отличающиеся мрачным кладбищенским колоритом и столь пренебрежительно упомянутые Вигелем, печатались начиная с 1798 г. в «Приятном и полезном препровождении времени», а позже в «Чтении в Беседе любителей русского слова»; в 1803 г., собранные и дополненные, они вышли отдельным изданием [Турчанинова 1803] [310] . В 1817 г. в Париже был издан том философической переписки Турчаниновой [Lettres philosophiques 1817], а еще позже она прославилась обнаружившимся у нее даром к врачеванию органических и психических расстройств.
308
Хотя в постановке были заняты лучшие артисты театра (Злов, Самойлов, Климовский, Сандуновский, младшая Семенова), опера успеха не имела [Арапов 1861: 269]. Автор рецензии на оперу, опубликованной в «Сыне Отечества» (1818. № 8. С. 41), иронизировал, что «животный магнетизм в полном смысле совершил над зрителями свое действие».
309
О четвертом возрождении магнетизма // Вестник Европы. 1824. № 5. С. 30–47.
310
В том же 1803 г. в переводе Турчаниновой была издана «Натуральная этика, или Законы нравственности, от созерцания природы непосредственно проистекающие» (Пер. с лат. СПб., 1803).
Конец ознакомительного фрагмента.