Врангель
Шрифт:
Еще раз Врангель побывал в Керчи 19 августа. В этот день красные на Кубани перешли в контрнаступление и оттеснили части десанта к Таманской. Барон приказал начать погрузку на корабли.
В мемуарах он признавал:
«Кубанская операция закончилась неудачей. Прижатые к морю на небольшом клочке русской земли, мы вынуждены были продолжать борьбу против врага, имевшего за собой необъятные пространства России. Наши силы таяли с каждым днем. Последние средства иссякали. Неудача, как тяжелый камень, давила душу. Невольно сотни раз задавал я себе вопрос, не я ли виновник происшедшего? Всё ли было предусмотрено, верен ли был расчет?
Тяжелые бои на северном фронте, только что разрешившие с таким трудом грозное там положение, не оставляли сомнений, что снять с северного участка большее число войск, нежели было назначено для кубанской операции, представлялось невозможным. Направление, в котором эти войска были брошены, как показал опыт, было выбрано правильно. Несмотря на нескромность кубанских правителей, задолго разболтавших о намеченной операции, самый пункт высадки оставался для противника неизвестным. Красные ожидали нас на Тамани и в районе Новороссийска. Войска высадились без потерь, и через три дня, завладев важнейшим железнодорожным узлом — Тимашевской, были уже в сорока верстах от сердца Кубани — Екатеринодара. Не приостановись генерал Улагай, двигайся он далее, не оглядываясь на базу, через два дня Екатеринодар бы пал и северная Кубань была бы очищена».
После приведения всех этих аргументов, отводивших от барона вину за неудачу операции, можно было и покаяться — но так, чтобы у читателей не осталось сомнений в том, кто был истинным виновником:
«Всё это было так. Но вместе с тем в происшедшем была значительная доля и моей вины. Я знал генерала Улагая, знал и положительные, и отрицательные свойства его. Назначив ему начальником штаба неизвестного мне генерала Драценко, я должен был сам вникнуть в подробности разработки и подготовки операции. Я поручил это генералу Шатилову, который сам, будучи очень занят, уделил этому недостаточно времени. Я жестоко винил себя, не находя оправдания.
Единственное, что дал нам десант, — это значительное пополнение десантного отряда людьми и лошадьми. Число присоединившихся казаков исчислялось десятью тысячами. Это число не только покрывало тяжелые потери последних дней на северном фронте, но и давало значительный излишек».
А вот как поражение врангелевского десанта виделось с советской стороны. H. E. Какурин отмечает: «28 августа красные войска, в свою очередь, скрытно двинув свой десант в тыл противнику на пароходах по р. Протоке, внезапно овладели ст. Ново-Нижне-Стеблиевской, захватив штаб отряда (генерал Улагай случайно спасся) и внеся полный беспорядок в тыл противника. Его войска начали спешно оставлять фронт, устремляясь на Ачуев. Здесь противник пытался еще удержаться, но 7 сентября был окончательно выбит красными войсками и, в беспорядке погрузившись на суда, отплыл в Керчь».
Командир 2-го Кубанского корпуса В. Г. Науменко описал в дневнике обстоятельства возвращения в Крым:
«Мы ушли с Кубани 24 августа в 6 часов вечера, забрав всё что можно. Оставили несколько сот повозок и до 100 лошадей, для которых не было места на судах. Потеряли мы около 3000 человек (700 убитыми, остальные раненые). Пришли с Кубани в составе больше, чем ушли. Людей было 14 000 (помимо боевых частей, на Кубань направилось большое число сотрудников тыловых учреждений и беженцев, что во многом сковывало действия десанта. — Б. С.), стало 17 000. Лошадей было 4 тысячи, стало около 7. Пушек было 28, стало 36. Из Ачуева войска перевезли в Керчь, Бабиева направили в Северную Таврию, Кубанское правительство в Феодосию».
Не все офицеры разделяли точку зрения Петра Николаевича на причины неудачи операции. Генерал Науменко после аудиенции у главнокомандующего сделал дневниковую запись: «27 августа выехал из Керчи в Севастополь. Утром был у Врангеля. Принял любезно, но с озабоченным видом. Главную причину неудачи на Кубани он приписывает неправильным действиям Улагая. Я с ним не согласился и указал на то, что главнейшей причиной считаю неудовлетворительную подготовку со стороны штаба Главнокомандующего».
А в сентябре Науменко с горечью отметил: «Обдумав положение кубанского вопроса и отношение к нему главного командования, пришел к выводу, что Иванис (глава правительства Кубани, исполнявший обязанности кубанского атамана. — Б. С.) главному командованию выгоден, при нем они надеются взять казачество в свои руки. Обращают внимание подробности: Улагая держат в тени, Ткачева как атамана считают совершенно невозможным. Меня к делу организации не допускают».
Действительно, с самого момента высадки десанта было ясно, что ни о каком реальном самоуправлении казачьих областей речь не идет. Генерал Черепов объявил в станице Анапской, что не будет ни «кругов», ни «рад», а будет твердая власть, после чего 400 присоединившихся, было, к белым казаков сразу же ушли в горы.
Науменко был прав, когда основную вину за неудачу десантной операции возлагал не на Улагая, а на Врангеля. Именно главнокомандующий позволил отправиться для участия в десантировании более чем десяти тысячам беженцев и сотрудников тыловых служб, что во многом сковало действия боевых частей. Именно он сообщил о намерении организовать рейд на Кубань слишком большому числу лиц, так что красные узнали о нем заблаговременно и успели стянуть силы для противодействия Улагаю, обеспечив себе четырех-пятикратное численное превосходство. Кубань и Крым разделяет лишь узкий Керченский пролив. При желании можно было высадить на Кубани несколько небольших партий разведчиков, чтобы узнать, каковы на самом деле настроения казачества. В этом случае, возможно, вопрос о высадке десанта отпал бы, поскольку выяснилось бы, что большинство казаков отнюдь не собираются становиться под врангелевские знамена. Но барону очень хотелось создать на юге России некое подобие жизнеспособного государства. Если бы удалось овладеть Кубанью, шансы на создание такого мини-государства существенно выросли бы. И Петру Николаевичу очень хотелось верить, что кубанское казачество сразу же поднимется против большевиков, стоит только десанту высадиться на Кубани. Если бы десант был более многочисленным, в 10–15 тысяч бойцов, возможно, он продержался бы дольше, но всё равно не смог бы поднять казаков. К тому же обстановка в Северной Таврии не позволяла послать на Кубань подкрепления. Врангель писал в мемуарах: «…в случае первоначальных крупных успехов и захвата богатых областей Северного Кавказа мы могли бы, оттянув войска к перешейкам Крыма и закрепившись здесь, направить большую часть сил для закрепления и развития достигнутых на востоке успехов». Однако на практике это вряд ли было возможно. Ведь в этом случае мощная группировка красных из Северной Таврии наверняка ударила бы по крымским перешейкам и легко ворвалась в Крым. А потерять Крым, свою операционную базу, Врангель никак не мог. Эвакуация же оттуда на Кубань всех войск, запасов и беженцев должна была занять слишком много времени, которого красные Врангелю попросту не дали бы.
Науменко был прав также в том, что Врангель не спешил заменить на посту кубанского войскового атамана непопулярного Иваниса каким-нибудь боевым и популярным генералом, мотивируя это невозможностью созвать Раду. А раз не было выдвинуто ни привлекательных для казаков политических лозунгов, ни притягательной фигуры кубанского атамана, то рассчитывать на широкое казацкое восстание не приходилось. Врангель же, вероятно, опасался, что если кубанским атаманам станет Улагай, Науменко или Бабиев, то он сможет конкурировать с главнокомандующим во влиянии на войска, тем более что в случае занятия белыми Кубани, скорее всего, в составе Русской армии стали бы преобладать кубанские казаки.
Наверное, если бы Врангель имел достоверную информацию насчет настроений кубанского казачества, он бы отказался от проведения операции. Наилучшим вариантом действий была бы имитация подготовки крупного десанта на Кубань, чтобы заставить красных держать там значительные силы, которые в противном случае могли оказаться в Северной Таврии.
Наркомвоенмор Троцкий в интервью, данном 19 августа (1 сентября) по случаю ликвидации улагаевского десанта, с удовлетворением констатировал: «Врангель действительно надеялся на присоединение кубанцев и донцов и доставил туда довольно большие военные запасы для предстоящих формирований. Этих запасов было до 50 вагонов. Я могу говорить об этом с достаточной точностью, потому что нам пришлось вывозить запасы с побережья Ахтари именно в вагонах, после того как мы овладели базой десанта. Ни кубанцы, ни донцы не примкнули к десанту. Путем хорошо задуманного и прекрасно выполненного маневра десанту был нанесен смертельный удар, причем мы почти не понесли жертв… Словом, если врангелевский десант что-либо обнаружил, то именно незыблемость нашей позиции на Северном Кавказе. Тем самым врангелевская империя сводится к пределам части бывшего Крымского ханства. Но мы твердо рассчитываем, что господину Мильерану придется скоро отказаться от мечты иметь в Крыму вассального русско-немецкого хана».
Кубанский десант в итоге принес белым больше вреда, чем пользы. Удалось получить пополнение — около четырех тысяч казаков. Но в Северной Таврии, где в тот момент шли ожесточенные бои за Каховский плацдарм, остро ощущалась нехватка тех пяти тысяч бойцов, в том числе более двух тысяч кавалеристов, отправленных на Кубань.
В районе Берислав — Каховка (в 82 километрах от Перекопа) красные сконцентрировали Латышскую, 15-ю и 51-ю дивизии, которые 25 июля (7 августа) переправились через Днепр у Каховки и Алешок и, оттеснив корпус Слащева, оказались всего в 25 километрах от Перекопа.