Вредность не порок
Шрифт:
Она вообще всегда знала все происходящее не только в Горелках, но и в окрестностях, словно внутри у нее был передатчик, настроенный на местную волну.
– Здравствуй, Настасья! – оживилась Киревна, стоило мне только высунуть нос из-за двери.
Дождаться, пока она уйдет, чтобы не попадаться ей на глаза, у меня не хватило терпения, плюнув, я решила, что имею полное право умыться, все-таки пока я еще в этом доме живу. Кивнув в ответ старушке, я направилась к умывальнику, старательно избегая встретиться взглядом с бабкой Степанидой. Впрочем, сама бабка делала то же самое, поэтому особого труда это не составило.
– Слышь, чего говорю-то, Настасья? – продолжала Киревна, с интересом наблюдая за мной. – Не знаешь еще?
Я не знала, поэтому покачала головой, про себя тихо злясь, потому что зубы почистить было нечем. Моя любимая зубная щетка лежала где-то в мокрой глине, в проклятом недостроенном коттедже, рядом с… Тут меня слегка замутило от воспоминаний, но краем уха я неожиданно услышала:
– ..Да, да, у подружки твоей, что учительницей в школе работает! Полдеревни уж там… Все крыльцо как есть в крови, говорят, и упокойники есть…
Когда смысл сказанного дошел до меня, я выпрямилась и вытаращила на бабку глаза.
– Кто?.. – спросила, заикаясь. – Где?
– Где? Да там, возле крыльца…
– Чьего крыльца?!
– Там… Да Кошкины, Лена и Дмитрий… Они-то к сыну уехали, самих дома нет…
Последние слова я услышала уже в сенях. Скатившись с лестницы, я, как была в халате, со всех ног понеслась в сторону дома Кошкиных.
Возле дома стояла огромная толпа. Увидев такое количество народа, я охнула, и ноги вдруг сделались ватными.
– Петр Игнатьевич! – крикнул кто-то. – Вы за Анастасией Игоревной посылали, она здесь!
Толпа разом оглянулась на меня, и я увидела идущего от Иркиной калитки участкового. Фуражка каким-то чудом цеплялась за затылок, лицо его было красным и мокрым, торопливо вытирая платком струящийся пот, он удрученно качал головой.
– Анастасия Игоревна, здравствуй, – он осторожно подцепил меня под локоть и, заглядывая в лицо, спросил:
– Что, нехорошо тебе? Уже разболтали?
После этого мне совсем стало худо, и ноги отказались слушаться, но я несколько раз сглотнула и спросила:
– Что там?
– Да там, Настя… – отозвался Петр Игнатьевич, отводя взгляд. – Сроду такого не видал… Да ты не бледней, не бледней… Подружки твоей там нет. И не знаю, где она. А вот возле крыльца… Послушай, ты, конечно, можешь этого не делать, но тут дело такое… Короче, труд соседи увидели… Пока начальство не нагрянуло, может, глянешь… Не наш он, не местный. Понимаешь, о чем я?
Это я понимала. Возле Иркиного крыльца неизвестный труп, а мне надо на него идти глядеть. А может, это…
Нет, только не он… Господи, ну почему я не уехала в Москву? Сидела бы, смотрела телевизор… Не могу я видеть трупы… Я не хочу… Обреченно подняв глаза на участкового, я кивнула. Он сразу оживился, махнул рукой, и любопытствующие, с завидным упорством пытающиеся заглянуть за калитку, отпрянули. От калитки Иркино крыльцо никак нельзя было увидеть, это обстоятельство здорово раздражало и огорчало местное население.
– За Надеждой пошли, – проинформировал по дороге Петр Игнатьевич, очевидно, полагая, что это должно меня ободрить, – думаю, сейчас уж здесь будет.
В этот момент мы добрались до крыльца, возле самых ступенек я увидела что-то прикрытое белой простыней.
Я затряслась помимо воли, очень стараясь взять себя в руки, и тут поймала себя на мысли, что действительно страшно хочу, чтобы рядом была Надька.
– А Ира где? – пролепетала я севшим вдруг голосом и неожиданно поняла, что абсолютно не желаю видеть то, что находится под этой белоснежной простыней.
– Не знаю… Нету… Готова? – глянул мне в лицо Петр Игнатьевич.
Готова я, конечно, не была, но кивнула, одновременно в душе ругая себя последними словами за слабость.
Тут участковый отогнул край простыни, и я, подавившись собственным взвизгом, уставилась в широко раскрытые глаза бледного усатого мужика. Рот его был как-то неестественно криво раскрыт, словно он пытался скорчить дурную рожу, за синюшной нижней губой виднелись мелкие ровные зубы. В глазах у меня поплыло.
Такую физиономию я не пожелала бы увидеть злейшему врагу, однако, несмотря на сильнейшее желание грохнуться в обморок, где-то под самой черепной коробкой слабенько екнуло: «Я его видела…»
– Настя, Настя, – вернул меня к действительности Петр Игнатьевич, с силой встряхнув за плечо, – что, нехорошо тебе? Ну-ка, иди сюда, присядь, подумай маленько… Ну что, признала?
Благодарно дрогнув краем губ за то, что он отвел меня за соседний сиреневый куст и усадил на лавочку, я кивнула.
– Угу, – сказал участковый и почесал в затылке, – ладно, отдыхай пока…
Он исчез за кустом, я сидела не шевелясь и боясь оглянуться. Но через несколько минут я малость отошла, перестала трястись и стала вспоминать, где же могла видеть того, кто отдыхал сейчас у Иркиного крылечка в неудобной позе. За последние дни я перевидала столько народу, что в голове все путалось, однако в одном я была уверена – я его видела.
Возле куста послышалось шуршание, я оглянулась и обнаружила бледнющую Надьку, безвольно стекающую с рук участкового на лавку рядом со мной. Я торопливо подхватила ее под руки и помогла сесть, она окинула меня отсутствующим взглядом и жалобно вякнула.
– Пригляди за ней, – озабоченно пробормотал Петр Игнатьевич и обрадовался:
– Тоже признала… Только пока молчит… Ну ладно, посидите… Начальство прибыло, пойду доложу обстановку…
Участковый вновь растворился среди зелени, я глубоко вздохнула и ткнула Надьку локтем. Она взглянула на меня затравленно и заморгала.
– Надь, – шепнула я, – что делается-то?
Поскольку она пришибленно молчала, я снова ткнула ее в бок, на этот раз посильнее. Надька поморщилась и замычала. Потом подняла на меня глаза и принялась вдруг трясти возле шеи ладонью, словно пыталась зарезаться. Я решила, что вид покойника произвел на подругу гораздо более сильное впечатление, она явно никак не могла прийти в себя. Хлопнув ладонью по лавке, я поднялась и осторожно выглянула из-за сирени.
Крыльца отсюда, слава богу, не видно, зато хорошо видна целая толпа народу, топтавшаяся возле. Мелькали люди в форме и в штатском, и на лицах их был написан живой интерес, но никак уж не ужас. Они, безусловно, гораздо более привычны к подобным зрелищам, чем мы с Надькой.