Вредность не порок
Шрифт:
Меж тем Бешеный достаточно равнодушно взирал на все происходящее. Он закурил, помечтал немного, разглядывая цветочки на клумбе, и подошел к дому. Встав на фундамент, подтянулся и заглянул на веранду. Мне пришлось открыть окно шире и высунуть голову наружу.
– Эй, Мутный, – лениво позвал Бешеный, – зачем ты оставил Простыря на крыльце?
Тут вдруг на веранде кто-то завизжал, завизжал так, что меня бросило в холодный пот. Я инстинктивно отпрянула, а визг не прекращался, в нем было что-то страшное, животное, переходящее в безумный утробный вой. Человек был не просто напуган, он был напуган до смерти. Визг оборвался так же внезапно, как и начался.
– Это не я, не я… – забормотал кто-то торопливо, я попыталась сглотнуть тяжелый холодный комок, застрявший в горле, и не смогла. – Я не могу… Это они…
Они приходят ко мне… Приходят каждую ночь…
– Заткнись, сволочь… – заорал Сова. – Да он с иглы не слезает.., на меня, гад, все свалить хочешь? Ты Колину финку на крыльце забыл, теперь под придурка косишь?
Я увидела, как Бешеный вдруг протянул вперед руку, словно пытался кого-то остановить:
– Подожди, зачем…
А на веранде что-то затрещало, и на улицу со звоном брызнуло стекло. Бешеный, матерясь, соскочил с фундамента и отпрыгнул в сторону На мой взгляд, проделал он это весьма вовремя, иначе шрамов бы у него точно прибавилось. Неожиданно снизу раздалось то ли кваканье, то ли бульканье, руки у меня затряслись, я судорожно вцепилась в подоконник, чтобы не оказаться по ту сторону окна. Пугающее кваканье быстро перешло в хрип, и что-то тяжело шлепнулось о половицы… Мои пальцы разжались сами собой, я опрокинулась на спину, встать не получилось. Борясь с мучительным приступом тошноты, я отползла в дальний угол комнаты. Словно сквозь вату услышала раздраженный Колин голос:
– На хрена, мать вашу… Весь пол загадили…
Сжавшись в комок возле шкафа, я давилась горькими спазмами, очень хотелось заплакать, но слез не было.
Обхватив руками голову, заскулила, стараясь заглушить все еще звучавший в ушах предсмертный хрип. «Надо закрыть окно, – зашептала я, раскачиваясь из стороны в сторону, – иначе они поймут, что я все слышала…»
Сколько времени я себя уговаривала, не знаю, но когда все-таки смогла добраться до окошка, увидела, что Бешеный еще внизу.
– Да пошел ты… Надо было раньше думать! На хрен он мне здесь нужен, вези, закапывай его куда хочешь…
Я осторожно, чтобы не скрипели, закрыла створки.
Гвозди, конечно, на место прибивать не стала. И гвозди, и гвоздодер я засунула подальше в шкаф, за стопки с постельным бельем. Тут мне показалось, что я слышу шаги за дверью. Торопливо стряхивая с ног обувь, я бросилась к кровати и сжалась на ней комочком. Но никто не вошел, а я долго прислушивалась, отстукивая зубами в нервном напряжении. Тяжелый денек дал наконец о себе знать, и я впала в забытье.
Когда я оторвала тяжелую голову от подушки, на улице почти стемнело. Внизу было тихо. Я осторожно высунулась в окно, но света не увидела ни на веранде, ни в других окнах.
«Может, они уехали? Ведь теперь им надо похоронить беднягу Мутного… – Я против воли усмехнулась. – Пожалуй, похоронить – это громко сказано. Бросят как собаку в какую-нибудь яму да закидают ветками…» Я подошла к двери. Она была заперта, я прикинула, не стоит ли и здесь поработать гвоздодером, однако пришлось признать, что фронт работ совсем неподходящий. Делать было нечего, я набрала в грудь побольше воздуха и крикнула:
– Ефим! – одновременно шарахнув по двери ногой.
Так я упражнялась минут десять, а то и больше, и только когда исхитрилась заработать синяк на щиколотке, с лестницы раздался раздраженный голос Бешеного:
– Какого черта ты ломишься как лошадь?!
В замке щелкнуло, и на пороге нарисовался Бешеный.
Лицо злое, губы словно щель и взгляд исподлобья.
– Тебе чего надо?
– Я что, под арестом?
– Много будешь знать, плохо будешь спать…
– Мне в туалет надо…
– Угу..
– И я есть хочу…
– Угу…
Бешеный сердито засопел, мое присутствие его явно. раздражало, однако что-то заставляло его сдерживать эмоции. Да, что ни говори, от того веселого парня, что сидел за праздничным столом у Ирки, не осталось и следа. Постояв некоторое время, Бешеный, похоже, пришел к выводу, что определенную пользу из моего присутствия все же можно извлечь, поэтому, кивнув, направился к лестнице:
– Пошли! Пожрать чего сообразишь…
Спустившись вниз, я со страхом покосилась на дверь веранды и рванула на кухню вслед за Бешеным столь стремительно, что едва не сшибла его с ног. Он неловко взмахнул рукой, оступившись, и, чертыхнувшись, повернулся ко мне:
– Ты совсем, что ли, озверела?
Я глупо улыбнулась и, чтобы сгладить неловкую ситуацию, мирно поинтересовалась:
– А где все?
– Кто еще «все»? – повысил голос хозяин. – Ты это о ком?
– Э-э… – овцой заблеяла я, сообразив, что брякнула лишнее. – Я просто имела в виду, где Ефим?
Бешеный ответил весьма грубо, в любое другое время я бы здорово обиделась, но сейчас мне во что бы то ни стало нужно было с ним дружить. Я не хочу лежать в сырой яме, заваленной ветками…
Ужин уже подходил к концу, когда я для храбрости прокашлялась и тонким голоском спросила:
– Ну как, вкусно?
До сего момента мы не проронили ни слова, Бешеный сидел мрачнее тучи и бездумно жевал, уставившись в одну точку. Он среагировал на голос и поднял глаза. Увидев их выражение, внутри у меня все перевернулось и завибрировало.
– Ты Ефима давно знаешь?
В его глазах мелькнуло нечто вроде удивления, но Бешеный мгновенно отвел взгляд.
– Заткнись…
– А Юрку?
– Заткнись, по-хорошему прошу…
Я заткнулась секунд на тридцать, потом осторожно выдохнула и словно нырнула головой в прорубь:
– Я знаю, где Юрка…
– Что-о? – Я поняла, что, если ошиблась, широкая, глубокая и сырая яма мне обеспечена.
– Я знаю, почему Простырь был на Иркином крыльце…
Шрам на Колином лице стал какого-то неописуемого оттенка и увеличился минимум вдвое. Чтобы не умереть от страха сразу, я опустила голову и смотрела только на свои руки.
– Я знаю, почему Седой остался в городе…
Это я пропищала на последнем издыхании. Если Бешеный сейчас снова впадет в буйство, боюсь, меня придется щеткой счищать со стенок. И чтобы не дать ему самостоятельно дойти до точки кипения, я поднялась, сама удивляясь невесть откуда взявшемуся спокойствию: