Вредность не порок
Шрифт:
– Кофе для дамы.., без сахара?
Я молча кивнула. Пока не принесли кофе, мой собеседник с энтузиазмом говорил о погоде, местной и всемирной. Я внимательно слушала, поддерживая разговор в основном кивками, прикидывая про себя, не работает ли он в бюро прогнозов. Но вот официант удалился на почтительное расстояние, и мужчина объявил:
– С моей стороны было не слишком вежливо столь долгое время держать вас в неведении, поэтому позвольте сразу пояснить цель нашей встречи. Меня зовут Дмитрий Андреевич…
Именно этого мне и хотелось – узнать его цель, поэтому я превратилась в слух. По мере того как Дмитрий Андреевич разъяснял суть своей нужды, я то краснела, то бледнела, то дышала, то нет. Изображение перед глазами то плыло, то снова фокусировалось, в зависимости от того, как представлял свою точку зрения мой собеседник.
– Поэтому мне очень бы хотелось… (эффектная и многозначительная пауза), чтобы вы честно (еще одна пауза) и откровенно рассказали мне о том, чего я не знаю…
Я с пионерской готовностью уставилась в глаза Дмитрия Андреевича, потому что быстро поняла, какую фамилию носит сидящий передо мной гражданин. Фамилия его была Белый, и он был очень обижен на некоторых сограждан за безвинное попрание его честного имени. И насколько мне позволяла сообразительность, я восполнила пробелы в его знаниях, особенно обратив внимание на бесчеловечный расстрел восьми его человек на даче у Бешеного, учиненный неким Ефимом в паре с неким Совой. Белый сверлил меня пытливым взглядом исподлобья, а я в красках описывала все перенесенные мной ужасы. Но вот наконец он отвел глаза в сторону, пожевал губами и негромко протянул:
– Я всегда знал…
Что именно всегда знал гражданин Белый, я так никогда и не узнала. Переварив всю полученную информацию, Дмитрий Андреевич уточнил:
– Вы абсолютно уверены, что оба они погибли?
Я кивнула. Мне показалось, что его весьма печалил тот факт, что это событие произошло без его участия.
– Что ж… Вы мне очень помогли, Анастасия… Позвольте мне так вас называть…
– Конечно, – хлопнула я ресницами, боясь раньше времени думать, что так легко отделалась.
– Вас отвезут туда, куда вам нужно… Еще раз извините…
Любезнейшим образом расшаркавшись с дяденькой, я пулей вылетела на улицу, наотрез отказавшись от помощи бульдогообразных охранников.
Посмотрев на часы, я поняла, что незапланированная встреча отняла у меня почти полтора часа. Быстрым шагом добралась до соседней улицы, где находился переговорный пункт, и подошла к телефону.
– Алле? – бесцветным голосом произнесла моя собеседница, и я отозвалась:
– Надька, это я…
Еле успокоив завизжавшую от радости подругу, я предложила встретиться на Колымской улице, соседствующей с городским кладбищем. Через пятнадцать минут я с большим трудом оторвала от себя то смеющуюся, то принимающуюся рыдать Надьку и одернула сарафан.
– Ты мне чуть все лямки не пообрывала, – с нарочитой суровостью сказала я, чтобы как-то скрыть охватившее меня волнение, – этак я нагишом останусь…
Надька рассмеялась и чуток успокоилась.
Мы подошли к торгующей цветами старушке и купили у нее все имеющиеся белые лилии. Надежда стала пересчитывать цветки в букете. Вычислив, что их количество нечетное, она решительно оборвала один цветок и положила перед живописно оборванным попрошайкой с синюшным пропитым лицом, дежурящим в воротах кладбища. Тот смерил подругу злобным взглядом и запулил лилию в кусты.
– Ничего святого у людей, – вздохнула Надька и покачала головой.
Через несколько минут она вывела меня к свежей, заваленной венками могилке. С небольшой, обтянутой прозрачным полиэтиленом фотографии на нас лукаво смотрела улыбающаяся Ирка. Присев на стоящую рядом низенькую скамеечку, мы долго молчали. Потом Надька встала, разложила на могиле лилии, поправила сбившиеся от ветра ленты венков.
– Так хорошо? – спросила она, а я вдруг поняла, что обращается она не ко мне.
Высоко над головой, где-то в кронах деревьев, звонко откликнулась птаха, и Надежда кивнула:
– Значит, хорошо… – Она попробовала улыбнуться, вышло довольно кисло. – Пойдем, Стаська, помянем подружку…
– Пойдем, – согласилась я, вставая, – только мне надо кое-что сделать.., то есть сказать…
Взглянув на Иркину фотографию, Надежда прощально махнула рукой, развернулась и медленно пошла по тропинке к воротам. Я подошла ближе, присела возле свежего холмика и склонилась губами к самой земле.
– Ирочка, – бормотала я, положив ладонь на согретую солнышком, рассыпающуюся под пальцами землю, – ты прости меня, пожалуйста.., прости… И за альбом твой… Я сожгла его, там, в подвале… Слышишь, Ирка, пожалуйста, прости меня…
Распахнув тяжеленную дверь своей квартиры, я кивнула подруге:
– Проходи…
Сбросив у двери босоножки, Надежда босиком прошлепала на кухню и водрузила на стол две сумки с провизией. Быстренько сполоснув руки, мы засунули в холодильник продукты, нацепили фартуки и взялись за дело. Во время стряпни мы почти не разговаривали, да и настроение как-то к пустой болтовне не располагало.
Наверное, поэтому через час все было готово, я вытащила чистую белую скатерть и накрыла на стол.
– Ну что? – вопросительно посмотрела я. – Садимся?
Надежда кивнула и принесла из кухни стопку свежеиспеченных блинов. Я смотрела на ее руки, они так дрожали, что я поспешно приняла у нее тарелку и сама поставила на стол.
– Садись, Надя, остальное я сама…
Распечатав бутылку водки, я наполнила стопочки.
Подруга, часто моргая, смотрела куда-то в середину стола и молчала.
– Надь… – тихо позвала я.
Она посмотрела на меня и взяла стопку:
– Пусть земля ей будет пухом…
Мы выпили, проклятая водка никак не хотела проливаться внутрь, обжигая рот и горло, и без того полные горечи. Надька со стуком поставила стопку на стол и вдруг, уронив голову на руки, взвыла, словно подстреленная волчица:
– Ох, Стаська…
Я сидела не шевелясь и старалась не смотреть на нее, но сердце молотом билось в ребра, не давая вздохнуть.
– Уеду я отсюда, – выплакавшись, шептала Надька, комкая в руке носовой платок, – к чертовой матери уеду…
Я кивала, мало прислушиваясь к ее словам и думая о том, что сегодня вместе с оторванным цветком белой лилии из моей жизни исчезло что-то очень важное и невосполнимое.