Времена Амирана. Книга 6: Путь зерна
Шрифт:
Наступала ночь, и снова вспыхнули свечи в люстре и канделябрах. И уже гостеприимный хозяин звал всех к праздничному столу.
***
А где-то далеко, в заваленном снегом лесу, в уютной норке лежала, свернувшись клубочком, рыжая лисица, вылизывая свою маленькую, пушистую дочку, увлеченно присосавшуюся к одному из ее сосцов.
Часть 1
Глава 1
Vive ut vivas
(Живи чтобы жить)
Беда
– Ах, я – идиот! – Воскликнул Халеб Букин, ударяя себя кулаком по лбу.
Идиот-не идиот, а про то, что в море вода насыщена солью, он, точно, не подумал. До сих пор все паровые механизмы, которые ему случалось делать, работали на пресной воде.
И вот, когда ночной порой разорвало муфту, и вырвавшийся пар только чудом не обварил Бонифациуса, Халеб, и произнес это, заглянув в трубку.
Трубка была забита. Забита отложениями. И надо было полагать, что такое творится везде, по всему котлу. Котел, соответственно, подлежал замене или долгому ремонту. Это просто чудо, что прорвало именно там, где прорвало. Котел мог взорваться, и этот взрыв погубил бы не только того мага, что на тот момент исполнял обязанности кочегара, но и весь кораблик.
– Ну, и что теперь? – Спросил Бонифациус, когда они собрались в каюте.
Огонь погас, машина встала, и теперь не было нужды стоять у штурвала. Корабль слушается руля только когда идет. Сейчас же его просто болтало на волне, как щепку, как кусок нетонущего дерьма. Правда, в отличие от этой субстанции, корабль вполне был в состоянии затонуть. Вода, просачивающаяся в трюм, до сих пор успешно откачивалась помпой, приводимой в движение все тем же механизмом, что проворачивал винты и давал ход. Теперь же встала и помпа. Ну, а сейчас, когда волны заливали палубу, воды было особенно много. Наступило давно обещанное время штормов.
– Не знаю! – В сердцах воскликнул Халеб. – Котел пришел в негодность.
– А далеко еще до берега? – Подала голос Майя.
Это, конечно, в данных обстоятельствах был главный вопрос. Хотя, если подумать, то – какая, к черту, разница? Сколько бы ни было – не вплавь же? Не все ли равно, утонуть в трех милях от берега, или в трехстах?
Но, все же…
– Карты нет. Была бы карта… Я же не знаю, какое расстояние от Острова до материка. Плыли мы две недели. Прикинем: скорость это корыто дает стабильно около десяти узлов, то есть десять миль в час. Плыли мы без остановок, значит проходили двести-двести пятьдесят миль в день. Умножим на четырнадцать, – Халеб задумался, считая в уме, – возьмем двести. Тогда – две восемьсот. Ну, около трех тысяч-то мы, наверное, преодолели. Наверняка мы уже где-то рядом.
– Поплывем под парусом?
– Под каким парусом? О чем ты?..
– Ну, у нас же есть мачта?
Мачта на корабле была, это точно. В строительстве самого корабля Халеб не принимал участия. Он разрабатывал и делал двигатель и вот этот самый котел. А корабль построили уже после его бегства с Острова. И при этом – точно – снабдили его мачтой с реями, пусть даже и всего с двумя. Зачем? Ну, наверное, на всякий случай. Вот, вроде этого. Так что мачта, и впрямь, была. Вот только паруса… паруса не было.
Паруса, точно, не было. Но зато была Майя, которой, оказывается, взамен, видимо, почти отсутствующих магических способностей, Единый дал смекалку и наблюдательность. И еще не известно, что нужнее.
– Слушайте, – сказала она и растерянно посмотрела по очереди на Халеба и Бонифациуса, – так, это же…
Она замолчала. Она уже ни в чем не была уверенна. Они – такие умные, такие взрослые и сильные – они не могли не подумать о столь очевидном. А, значит, подумали. Подумали и отвергли. Они – отвергли, а она – глупая девчонка – лезет со своими…
– Что? – Почти хором спросили ее муж и любовник.
– Ну, та ткань, которую мы сняли…
Бонифациус и Халеб переглянулись. Переглянулись и посмотрели на Майю. Они смотрели на нее и во взглядах их не было ни насмешки, ни снисходительности. И Майя облегченно перевела дух: ну, надо же, кажется, она и не такая уж дура!
Кораблик, на котором они сейчас были, в ту памятную ночь – ночь бегства, пришлось еще поискать. И даже не столько потому, что он стоял в дальнем уголке гавани, а потому, что он был почти что незаметен в ночной тьме. Его, как выяснилось, когда все же наткнулись на него, закрывала темная непромокаемая, а заодно и маскирующая его, ткань. Два здоровых полотнища – одно закрывало корму до самой мачты, торчавшей посередке, другое наоборот – переднюю часть. Ткань эта держалась на специальных лямочках, вдетых в специальные скобы, идущие вдоль бортов. Сняв, ее бросили на причале. Она так и лежала там, подобно ковру. По ней ходили, перетаскивая припасы с телеги в трюм, и совсем, было, забыли про нее. А потом кому-то пришла в голову идея взять и ее. Зачем? А, так, на всякий случай. Авось места не пролежит, пусть будет. Ее свернули длинной колбасой, да и бросили туда же, в трюм. И забыли напрочь.
А вот сейчас вспомнили.
И дальше был сущий ад. Они спустились в трюм, где было темно и по колено плескалась вода. Они вытащили наверх этот громоздкий тяжеленный тюк и, подсвечивая факелами, стали разматывать его по палубе, рискуя быть смытыми за борт. Потом хоть сообразили привязать себя веревками к мачте, после того только как Майя и правда едва удержалась, уцепившись за ограждение. Веревки мешали, путались, о них спотыкались, но они все же давали уверенность в том, что упавший останется жив. Возможно.
Но, конечно, крепить эту ткань к реям можно было только при свете дня. Поэтому остаток ночи вычерпывали воду из трюма. Выстроились цепочкой и подавали друг другу ведро по очереди. А уж когда рассвело…
Повезло, что штормовой ветер дул в нужном направлении, подгоняя их суденышко в том же направлении, в котором они и плыли. Плыли, не зная, куда приплывут, в расчете на то, что материк большой, и уж куда-нибудь их да вынесет. Вот их и несло.
Их несло трое суток. Трое суток они почти не спали, ели в трюме, что попадалось под руку. Двое черпали воду, один стоял на руле, пытаясь направить свой ковчег в нужную сторону. Когда один выдыхался, воду вычерпывать приходилось в одиночку, таская ведро по почти вертикальному трапу. Зато, кажется, совсем перестали бояться смерти. Смерть представлялась отдыхом. А кратковременный отдых, который то один, то другой позволял себе, был похож на смерть.