Шрифт:
Так и душа моя идет путем зерна:
Сойдя во мрак, умрет – и оживет она.
И ты, моя страна, и ты, ее народ,
Умрешь и оживешь, пройдя сквозь этот год,—
Затем, что мудрость нам единая дана:
Всему живущему идти путем зерна.
(Владислав Ходасевич)
Пролог
Гости съезжались на праздник. Каждый год в этот зимний день и в этот сумеречный час встречались они тут. И древний замок, светясь изнутри словно от радости, встречал их гостеприимно распахнутыми
Гости – все в маскарадных костюмах, подъезжали в санях и каретах, возникающих словно из ниоткуда в мутноватой дымке, окутывающей замок, выходили из своих экипажей и проходили несколько шагов до крыльца. Они шли, не оставляя следов на чистом, наметенном недавней пургой снегу, а на крыльце их уже ждал, раскинув руки в готовности заключить в объятия радушный хозяин.
Гости обнимались с хозяином, которого знали вот уже тысячу лет, целовали руку сегодняшней хозяйке торжества, с которой были знакомы нисколько не хуже, а за их спинами на месте их сгинувшего невесть куда экипажа, уже появлялся какой-то следующий, и гость, не задерживаясь на крыльце, проходил внутрь.
Огромный зал с ушедшим куда-то в опрокинутую над головой бездну потолком, и уходящими туда же – в бесконечность, колоннами, был ярко освещен мириадами свечей, горящих в свисающей из ниоткуда люстре и бесчисленных канделябрах.
Сверкающие золотом шитья и блеском орденов мундиры, скромные на их фоне фраки, обнаженные плечи дам, пышные прически, брильянты, шпаги, страусиные перья и ливреи слуг, разносящих на серебряных подносах бокалы с жидким янтарем игристого вина – все это жило и шевелилось в не имеющем границ пространстве, перемещалось в нем и наполняло его сдержанным гулом голосов и звонким смехом.
Всем им, некогда могущественным, но потерявшим все и ушедшим за далекий горизонт, разрешено было раз в году встречаться в этом месте. И они радовались, встречая былых друзей, и обменивались любезностями с теми, кто и отправил их туда, откуда они ненадолго выбрались. Глядя оттуда, все те страсти, так много значившие когда-то для них, казались сущей ерундой. Да, в сущности, они этой ерундой и были, так чего уж, и зачем портить себе и другим настроение?
Здесь были божества не существующих ныне и забытых народов, жрецы потерянных во тьме истории богов, могучие маги и алхимики, искавшие смысл жизни вместо эликсира вечной молодости, да так и состарившиеся, не найдя ни того, ни другого. Те, чье имя давно уже ничего никому не скажет, стояли, мило перебрасываясь шутками с героями легенд и преданий, чьи имена стали нарицательными. Они не завидовали им, им дела не было до того, помнит ли их неблагодарный род людской. Когда-то они знали себе цену. Ныне же это знание казалось им сомнительным.
Радушный их хозяин отличался от них только тем, что место их ежегодной встречи, этот вот замок, некогда принадлежал ему, как и вся земля вокруг него. Но случилось то, что случилось, что случается рано или поздно с каждым, и замок, за много лет впитавший толику его сущности, остался один. Но он ждал. Он ждал и верил. И раз в году оживал, выплескивая из себя все, что накопил за целый год безделья и томительной скуки.
Невесть откуда – не иначе, как из той бездны, что раскинулась над головами гостей, прозвучал удар колокола, гулкий и звонкий одновременно, наполнивший вибрацией воздух и души у тех, у кого они были. Потом еще, и еще, и так – двенадцать раз. Значит, гости все в сборе, и можно начинать.
Хозяин, представительный мужчина в длинной мантии с горностаевым воротником, владелец пышной седой шевелюры на голове и седой же бороды, достающей до груди, вышел в центр зала, под свисающую откуда-то люстру. По левую руку от него, рука об руку, стояла высокая черноволосая красавица в нарочито простого покроя платье, ниспадающем с ее роскошных плеч до самого пола.
Гости перестали шуметь и перемещаться, окружив хозяина. Впрочем, вплотную никто не стоял, оставив его посреди пустого пространства. Хозяин воздел вверх правую руку.
– Друзья! – Голос его был вроде и не громок, но слышно было всем. – Друзья мои, дорогие гости, рад нашей встрече. Хочу сказать, что сегодня – особенный день. Особенный не только тем, что мы можем порадоваться общению, хотя это само собой. Сегодня большой день в жизни одной из нас. Вот она стоит, – он повернул голову к стоящей рядом женщине и улыбнулся, – самая, наверное, мудрая из нас. Не желающая, не смотря ни на что, туда, где все мы. Вот она – прекрасная и вечная богиня Йамага! Пусть ушел, канул в вечность народ, которому она некогда покровительствовала, пусть она осталась одна, но она никуда не уходит и не намерена уходить. Сегодня – день перерождения. Сегодня – успение, и сегодня же – рождество. И при этом таинстве нам, друзья, выпало счастье присутствовать.
И снова ударил колокол. Удар был один, но его хватило. Тускнеть стал огонь в свечах, а люстра начала подниматься вверх, пропадая из виду в сумерках ночного неба. Зато небо вдруг стало светлеть, и как-то сразу обозначилось утро.
Радостное утро было вокруг, радостный птичий гомон доносился из крон деревьев, растущих неподалеку. Влажно блестела сырая от росы трава под ногами. Воздух был свеж и ароматен, полон предчувствия первых солнечных лучей и целого беззаботного лета впереди.
И на этой траве у самых ног хозяина замка лежала лиса. Когда смолк последний отзвук удара колокола, лиса встала и огляделась. И стало видно, что она не одна. Рядом с ней лежал крохотный рыжий комочек.
Йамага присела перед лисой и погладила ее по голове. Лиса благодарно лизнула ее руку. Потом опустила голову и, осторожно схватив зубами, подняла лисенка. Подняла и опустила в подставленные ладони, предавая в волю богини свое дитя.
Йамага выпрямилась, прижимая к груди лисенка. Она смотрела туда, где через толпу пробирался одинокий лакей, держа в вытянутой руке поднос с одним бокалом. Он шел прямо к ней, и она приняла это подношение.
– Я не прощаюсь, – сказала она, держа бокал с рубиново-красной жидкостью, – мы еще встретимся, друзья, и не раз. Я обрету новое тело, новую жизнь, новые способности. Толика оборотистости, я думаю, не помешает старой, никому не нужной богине. Итак, я пью за жизнь. За вечную жизнь, за ту, что у вас, и ту, что у меня.
Толпа зашумела. Каким-то чудом у каждого в руках оказался бокал с такого же цвета вином. Йамага поднесла свой к губам и, не отрываясь, выпила до дна. Бокал выпал из руки в траву и исчез в ней, а она сама стала медленно опускаться на колени, все так же бережно держа лисенка у груди. Потом протянула руку и лисенок, сойдя на землю, кинулся к матери, которая тут же подхватила его и понесла прочь.
Небо стало стремительно темнеть, но в наступающих сумерках всем хорошо видна была одинокая фигура скорчившейся в траве старухи в каком-то рванье и с лежащей рядом сучковатой палкой.