Время бусово
Шрифт:
Как-то надоело хунну обитать в подножии Синьских гор, и трону-лись они в сторону отрогов Каменного пояса. Обрадовались фарнахи, посчитали, что опять будут свободными и ни от кого не зависимыми и не будут дань платить ни степными кобылицами, ни молодыми, строй-ными, как газель, девушками. Обрадовались, но рано… Приказали хун-ну и их племени в поход собираться. Сколько длился тот поход — даже старики не помнят, но, в конце концов, пришли хунну к подножию Ка-менного пояса, по пути тому вбирая в себя, как река малые речки, мест-ные племена. И однажды стали они величаться уже не хунну, а гуннами, великими воинами…
Гунны себе
Но и тут не сиделось беспокойным потомкам хунну на месте. Ста-ли их манить земли, что были на заходе солнца, о которых заезжие куп-цы говорили, как о крае благодатном, где травы изумрудны и медом насыщены, где реки не знают берегов и полны рыбы всякой, где всегда бывает только лето. Купцы наговорили — и ушли. А гунны решили по-пытать в тех обильных местах счастья. Но так, как знали, что степи те уже заняты племенами русов, которые свои земли за просто так никому не уступят, то, сохраняя своих воинов, стали направлять в земли Руско-лани союзные им племена.
Вот так и оказалась орда Джулата за Ра-рекой, переправившись че-рез нее по зимнему льду. Весну и лето орда провела в коротких стычках с другими кочевыми племенами, обитавшими в низовьях великой реки, то воюя с ними, то пополняясь за счет них, если те признавали себя данниками фарнахов, особо не углубляясь в земли Русколани.
Больших сражений не было, а в малых победа всегда оставалась за фарнахами. При этом потери были незначительные, и воины чувствова-ли себя чуть ли не владыками бескрайней степи.
Орда шла налегке, имея при себе лишь небольшой обоз, колесив-ший с воинами на двухколесных арбах, взятый Джулатом из выжжен-ных солнцем, с солончаковыми проплешинами степей междуречья Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи. Взятых, как для подвоза продуктов питания, мед-ных казанов, в которых приготавливалась пища во время привалов и отдыха, так и для передвижной кузницы на случай ремонта оружия вои-нам. Он мог пригодиться и для сбора и хранения воинской добычи и дани. О том, чтобы был взят небольшой обоз, настаивал и советовал предводитель гуннов — Рагул. Впрочем, Джулат и сам понимал: боль-шой обоз, с тысячами скрипящих на всю степь повозок, со стадами ко-ров и верблюдов, требующих постоянного внимания, с оравой вечно голодных, вороватых и жадных до подачек обозников — ляжет арканом на шею орды. Все это успеется. Всему будет время. Пока же нужны по-беды и победы, чтобы закрепиться в чужой степи. Закрепятся — и по их стопам двинутся кибитки с многочисленными родичами, стада и табу-ны, всепоглощающие отары овец.
Ближе к осени Джулат повелел воинам вновь идти к Ра-реке, чтобы поблизости от нее дождаться зимы и переправиться по льду на родной берег. Потому и рыскала орда в поисках добычи на границе Русколани. С добычей тут не везло. Заслышав об орде, местные племена откочевы-вали ближе к городам, стоявшим у излучин рек, штурмовать которые у вождя фарнахов не было ни сил, ни времени.
Попавшиеся на пути орды два торговых каравана, медленно дви-гавшиеся из Фракии в Индию, с тканями и оружием, с белокурыми не-вольницами, он грабить своим воинам запретил, так как боги не поощ-ряли такого отношения к купцам. Всякий посягнувший на караван и караванщиков считался проклятым в роду до седьмого колена, превра-щался в бесправного изгоя, преследовался не только чужими племена-ми, но и родичами до самой смерти, а его род или племя покрывалось бесчестьем на долгие годы.
У караванщиков можно было купить невольниц. Хоть насовсем, хоть на одну ночь. Джулат воспользовался этим правом, проведя ночь с белокожей полонянкой. Но не всем воинам, даже в складчину, довелось отведать прелестей нежных дев далекого севера. Ночь любви стоила дорого, и не у каждого воина водились серебряные дирхемы, которыми можно было расплатиться за девичьи ласки.
Но караваны ушли, мелодично позванивая колокольчиками, и вновь только шуршала под копытами многих сотен коней жухлая трава, седой ковыль да полынь, наполняя всю степь своим горьким запахом.
«Который день в походе, — грустно размышлял в единственной ки-битке на колесах Джулат, ибо только одному ему дозволял Владыка Неба — могучий и беспощадный Тэнгри бодрствовать таким образом, а остальные воины могли дремать и на спинах своих лошадей, — и кото-рый день не везет… Вокруг одна степь… Но степи хватало и дома… Куда же девались торки или хотя бы берендеи со своими стадами и мо-лодыми, стройными, как озерный тростник, дочерями. Чем мои воины хуже воинов темника гуннов Рагула, которому в прошлом набеге уда-лось захватить врасплох несколько сел русов и берендеев и угнать мно-го стад скота?.. Каждый день высланные далеко в степь дозоры прино-сят только одно и то же известие: «Степь пуста». Неужели придется возвращаться к родным вежам и становищам без полона и славы по-бед… И что тогда скажут о нем родичи, и что тогда будут петь о нем седовласые акыны?..»
Тревожные размышления вождя прервал вкрадчивый голос десят-ского из охраны:
— О, Всемогущий! Разведчик прискакал. К тебе рвется. Допустить?
— С какой вестью?
— Не сказывает. Твердит, что лично тебе доведет.
— Зови, но предупреди, что если с пустой вестью меня беспокоит, то полста плетей ему не миновать.
— Повинуюсь, — попятился задом от полога кибитки страж.
— Иди, сын осла и шакала, Повелитель степей допускает тебя пред очами своими, — крикнул страж оробевшему вестнику. — И помни, вы-кидыш ослицы, что если вести, принесенные тобой, будут худы, то пле-тей тебе не миновать. И не говори, что я тебя о том не предупреждал.
Рысьи глазки стража смотрели зловеще.
Полог кибитки вновь отодвинулся, и в проеме показалось пыльное и потное лицо всадника, доставившего известие.
— Что у тебя, сын черной ослицы? — грозно изрек Джулат. — Говори или, иди, плетей отведай!
— О, Всемогущий, — залепетал вестник, — да продлит Тэнгри годы твоей жизни бесконечно, у меня вести…
— Говори.
— Наш десяток, высланный тобой, о, Мудрый и Великий, на закат солнца, обнаружил вражеское войско. Тысяч пять-шесть всадников. В нашу сторону движутся. Примерно, в половине поприща отсюда.