Время и комната
Шрифт:
Фолькер. Еще жестче, еще резче.
Эдна Грубер. «Давай! Бей! Ну бей же! Болью, слезами нарастает моя сила!»
Фолькер (встает). Ну вот, приблизительно так.
Эдна Грубер (смотрит в зеркало). Что я знаю об убийстве? Ничего. «Если бы мне это понять, прежде чем я умру, сжать крепко-крепко твое тело обеими руками, словно сердце, которому возвращают жизнь…». Так по тексту? Чепуха какая-то! Я не могу ничего запомнить. Я не смогу больше сыграть ни одной роли. Не смогу на сцене раскрыть себя. Не нахожу точной интонации. Я выдохлась, я выдохлась как вечерние
Макс (встает). Нет! Вы, вы единственная, у кого еще есть силы, кто возвышает свой голос над нервическим бормотаньем, над всем малодушным, посредственным и тривиальным. Для вас сцена, игра — все еще нечто святое. Вы показываете нам, вы свидетельствуете: мы, люди, существа более высокого рода, чем мы сами о себе думаем. И каждый, будь он самый заурядный человек, чувствует это, испытывая священный трепет, — как же иначе, если вы, актриса, утоляете его печали…
Эдна Грубер. Ах, милый… Что я потеряю — что я, в самом деле, потеряю, если я откажусь? Так ли все это важно? Вчера ко мне приезжала дочь. Она стала красивой взрослой женщиной. Она была вместе с другом, за которого собирается выйти замуж. Он оптик, хочет открыть собственный магазинчик в Кувейте. В Кувейте. Итак, она тоже покидает меня. Я ничего не могу поделать, она уезжает, а я остаюсь. Мой муж умер два года назад, и я осталась одна в доме. Из-за него я ушла со сцены. Я его очень любила, его жизнь была для меня важнее моей собственной — и потом он так рано ее лишился. У человека только отнимают. Смерть и разлука правят миром. Я должна была давно уехать отсюда. Но я не могу бросить свое гнездо, своих животных. Я говорю об этом, потому что душа не на месте. Все время текст забываю.
Затемнение.
Стойка бара, освещенная мрачноватым рассеянным светом. Молодой бармене глубине занимается уборкой. Слепая, в темных очках, с папочкой, опирается спиной и обоими локтями о стойку.
Макс, стоя в неком удалении от нее, ищет в карманах мелочь.
Макс (Слепой). У вас случайно нет двадцати пфеннигов?
Слепая. Вам не пришло в голову ничего лучшего, чем, наконец, заговорить со мной? После длинной-предлинной ночи, в течение которой вы таращили на меня глаза до тех пор, пока все не разошлись и остались только мы одни? Вам не приходит в голову ничего лучшего, чем выпрашивать у меня пару монет для телефона, как будто бы я только повстречалась вам на дороге. Как будто мы с вами не прождали вместе восемь часов и общими усилиями обчистили бар? Для того ли мы целую ночь томились в ожидании, чтобы теперь на рассвете вы появились передо мной и попросили двадцать пфеннигов?
Макс. Но мне надо позвонить!
Слепая. Я этому не верю. Это надо же себе представить!
Макс (Бармену). У вас не найдется еще монетки?
Слепая высыпает на пол содержимое своего портмоне, Макс поднимает деньги и направляется к телефонному аппарату.
Слепая. Эй! А где же остальное? Вы же сказали двадцать пфеннигов!
Макс (звонит). Да, я. Чем ты занимаешься? Нет, я не слоняюсь. Не могу уснуть. Я хочу тебя видеть… Послушай, я могу к тебе прийти? Да, сейчас — мы позавтракаем
Слепая. Я думаю, вы можете сделать для меня кое-что хорошее, дорогой. Всего лишь один день.
Макс (кричит на нее). Послушайте! Перестаньте городить всякую ерунду на вашем киношном жаргоне! Избавьте меня от вашего китча! Ни слова больше! Я могу рассвирепеть и хорошенько отдубасить вас по вашей вихляющей задницу!
Слепая (отступая назад). Вы с ума сошли?! Обезьяна! Что вы себе воображаете? Прыщ негодный! Погоди! Я из тебя вышибу наглость. Всеми доступными мне средствами, включая мою вихляющую задние!
Макс (Бармену). Я тут распинаюсь, а вы хихикаете. Над чем смеетесь? Вы, фигляр! Над собой смеетесь!
Бармен (орет на него). У нее нарушено зрение, ты, идиот!
Слепая. Нарушено? Я слепая. Темно, как в погребе. Вас это пугает?
Макс (тихо). Вы ничего не видите?
Слепая. Нет.
Макс. Извините. Могу я для вас что-нибудь сделать? Помощь вам нужна?
Слепая. Плевала я на твою помощь. Ты слишком глуп для того, чтобы читать мне вслух истории перед сном. Я ищу кого-нибудь, кто мог бы на ночь читать вслух разные истории. Вот что мне надо. Ты, обезьяна. Но с твоей глоткой, с твоим приглушенным голосом, я думаю, можно только рекламу читать по радио.
Макс. О нет, вы этого не говорили… Это неправда. Ушам своим не верю. Да я вас задушить могу, знаете ли вы?! Негодная дрянь!
Макс выходит на открытую сцену, оказываясь перед огромной рекламой. На плакате неестественно испуганное лицо молодой женщины, к виску которой мужская рука прижимает стакан с молоком. На дне стакана поблескивает бриллиант. Под ним надпись: «Чистейший яд».
На переднем плане в темноте на лавке сидит Лена.
(В сторону плаката). Что ты на меня так уставилась? Бриллиантов я не покупаю!.. И как вам удалось добыть столько богатств?! Ну, а дальше-то что? Гляди-ка! Красавец — новый человек! Глуп как пробка и богат. Всё реклама. Ваш Запад. Разве ж его примешь? Все здешние «красоты» — они так совершенны, так беспредельно совершенны! Всюду реклама. От небес до туалетной раковины. Разноцветные снежные хлопья. Раскрашенная зима. Все законченно, до конца выверено, вертится, функционирует, всего хоть завались. А тоску по красоте, тоску по красоте вы утоляете кукольными мордашками да бриллиантами.
Девушка из плаката. У вас там тоже есть кукольные мордашки.
Макс. Я тут связан по рукам и ногам, словно меня под сейшельским солнцем замуровали в глыбу вечного льда. Да, вы только пройдитесь по этому гигантскому «Диснейленду» с его аттракционами, апокалиптическими балетами, где никто не знает, кто его сосед, зритель он еще или уже набитая трухой мумия, выставленная здесь на все времена его бриллиантового благоденствия.
Лена. Когда я тебя встретила, я как-то подумала: каким разным бывает этот человек! Один витает в облаках, другой — мучается. Какой пылкий и какой истерзанный! Теперь-то я вижу, тут больше дыма, чем огня. Ты хорохоришься до тех пор, пока пар не выйдет.