Время любить
Шрифт:
— Да что вы, Вадим Григорьевич, мы просто выполняем поручение Сергея Павловича.
— У вас что — нет своих непосредственных служебных обязанностей?
— Сейчас нет, закончились вчера в ночную смену, но охранять чистоту эксперимента, нам, вроде как, никто не запрещал, а если внимательно прочесть должностные обязанности, то и предписано.
— Какого эксперимента?! Какую чистоту?! Тут вам не баня?! Здесь научное учреждение закрытого типа!
— Вот именно.
Далее Вадим Григорьевич предполагал перейти на соответствующий данной ситуации крик, чтобы урезонить распоясавшихся солдафонов, позволяющих себе высокомерное ироничное отношение к начальству. Но в этот момент в спертом воздухе лаборатории резко запахло озоном, будто недавно здесь разразилась гроза и прошел дождь, а кульминацией этого неатмосферного катаклизма стало явление Кошкина с пультом дистанционного управления (банальным инфракрасным излучателем) в руках, будто он срочно и неожиданно оторвался от просмотра любимых телепрограмм. Пришлось еще раз промокнуть лысину платком.
— Сергей Павлович? Что тут у вас за цирк происходит? Что за несанкционированные эксперименты и опыты?
— Здравствуйте, Вадим Григорьевич, — невозмутимо ответствовал Кошкин, по лицу которого блуждала неуместная блаженная улыбка, словно он только что прибыл из рая. — Во-первых, эксперименты санкционированные, во-вторых, секретные, в-третьих, я попрошу вас удалиться. Уж извините. Получите сначала эту самую санкцию на присутствие здесь у Марченко, или, на худой случай, у президента.
— М-да! Полный бардак! — резюмировал Яковлев, поворачиваясь на сто восемьдесят градусов. — Полнейший!
Упоминание президента привело его в полное расстройство и замешательство. Должность генерального в исполнении Вадима Григорьевича становилась фантастичнее, чем изобретение Кошкина. Но, проиграв тактическое сражение, Вадим Григорьевич мгновенно принял решение поменять стратегию. Вечером на встрече он вытрясет душу из этого автомобилиста Ермоленко. Он узнает все! Нужно еще разобраться, какой интерес проявляют подозрительные чеченцы к оборонному предприятию? И президенту это будет не безразлично, контртеррористическая операция, что называется, в полном разгаре. Войдя в свой кабинет, он ринулся к столу и снял телефонную трубку.
— Здравствуйте, это Яковлев. Я вчера вам звонил по поводу счета… Какого? Ну, на мое имя, сто тысяч долларов. Я хотел бы знать, когда я могу их снять? Что значит — нет такого счета? Вчера был… Что значит — отозвали? Кто отозвал? Какая может быть тайна вклада, если он был открыт на мое имя? Да вы знаете, с кем вы…
* * *
Дорохов с лукавинкой смотрел на Сергея Павловича. Китаев же понимающе кивал, будто молча поддакивал.
— Да ты, брат, словно заново родился. Шерше ля фам?
— Ля фам, ля фам, — отмахнулся Кошкин. — Только не ждите эротических рассказов.
— От тебя, физика, дождешься. Но один вопросик у меня к тебе есть, из предыдущего, как изволил выразиться этот лысый хрен, эксперимента. Ты где так по исламу наблатычился?
— Почитай целую ночь Коран и Сунну — и ты наблатычишься.
— Ну ты даешь, Сергей Павлович! — восхитился Китаев.
Дорохов же, напротив, напустил на себя строгости, какой навидался у особистов.
— И что, понравилась тебе сарацинская вера?
— Да пусть они верят, как умеют, я ж не миссионер.
— А я уж подумал, что ты у нас, как это называется, когда разные веры…
— Экуменизм, — опередил Кошкин.
— Во-во!
— Да отстань ты, Вася. Это же убеждения для толерантных невеж. Бог не может быть двоеверцем.
— Точно! — включился Китаев: — Моя бабка всегда говорила: един Бог, едина вера, едино крещение!
— Эх! А я думал, что только моя бабушка так говорила, — не успел по привычке сослаться на свою бабушку Дорохов.
— Я просто говорил с ним на его языке, — устало вздохнул Сергей Павлович. — Невозможно себе представить, чтобы Бог или какой-либо из пророков сказал «убей».
— Да уж, — согласился Китаев, — когда побываешь на войне, особенно похожей на ту, что идет на Кавказе, начинаешь понимать, как нелепо и фальшиво звучат наши приветствия. Днем мы им «здравствуйте», а они нам «мир вам», а ночью летают другие «приветствия». Все войны, по большому счету, ведутся из-за денег… По большому счету и из-за больших денег.
Дорохов вмиг переменился и посерьезнел.
— Да ладно, я не об этом. Обнять тебя, Серега, хотел. Не умею я «спасибо» говорить. А ты, выходит, меня, дурака, из-под пули вытащил…
— И меня, — добавил Китаев.
Да ладно вы, мужики, итак не по себе, осталось только заплакать от умиления и счастья. А у нас еще одно дело есть.
— Мариловна? — догадался Дорохов.
— Мариловна.
— У тебя есть какие-то соображения?
— Да. Я тут подумал, помучился, и у меня появилась интересная гипотеза. Понимаешь, в тот раз, когда мы отправили Мариловну за пенсией, я смею предположить, что она не встретилась с собой. Оказавшись там, она вспомнила, куда спрятала пенсию, и тут же рванула в магазин, не дожидаясь встречи со своим двойником.
— Интересно, — наморщил лоб Дорохов, — но к чему ты ведешь?
— Уж если б она встретилась, нам бы она с тобой рассказала все в мельчайших подробностях.
— Ну, так в чем же суть?!
— Вопрос в том, у какой Мариловны ты был в гостях. Вспомни, не показалось ли тебе, что-нибудь странным?
— Ну, я к ней зашел, повод какой-то глупый придумал. Типа шел мимо, спичек нет, а курить хочется — уши пухнут. Она, конечно, коробок да не один мне дала, чаю предложила, я согласился. И болтали мы часа два, я теперь юность Мариловны пересказать в мельчайших подробностях могу. Короче, я только пару раз выходил покурить на лоджию…