Время Сомнамбул

Зорин Иван

– Скажешь тоже, - рассмеялся первый солдат.
– Вирусы передаются воздушно-капельным путём. И никак иначе. Может, нам ещё химзащитные халаты надеть вдобавок к противогазам? Чтобы выглядеть как средневековые врачи в зачумлённых городах - в носатых масках и долгополых балахонах?

– До хрена умный, ну-ну.
– Охранник сплюнул.
– Моё дело предупредить.

Солдаты привезли с собой мощные прожекторы. Их установили на вышках, и короткими летними ночами лагерь бороздили светлые пятна, выхватывая из темноты фигуры лунатиков. Но этого показалось мало. Часовым у забора раздали фонарики, которые те, повесив на грудь, не выключали всю ночь. Разрезая серую мглу, они ослепляли приближавшихся сомнамбул, и солдат успевал, вскинув автомат, дать в воздух очередь. Выстрелы раздавались так часто, что сменявшиеся на дежурстве солдаты, привыкнув к ним, продолжали спать в казарме. В качестве средств безопасности, сомнамбулам, как прокажённым,

также раздали колокольчики. Их обязали закрепить на одежде. В случае их отсутствия, лишали пищи, а при приближении стреляли на поражение. Но сомнамбулам было трудно связать одно с другим, поэтому ночь лишь изредка разрезал звон колокольчика, и от этой идеи пришлось вскоре отказаться.

Лето было в разгаре, только-только сошёл на нет полярный день. По тундре лениво бродили стада рыжевато-коричневых, уже начавших линять, оленей, а сытые волки провожали их ленивыми взглядами скошенных глаз. Сомнамбул в лагере становилось всё больше. Выбравшись из домов, они лежали на разогретых солнцем валунах, располагались в их тени, прислонившись спинами к граниту, а молодые пары тут же на песке не стеснялись заниматься любовью. А почему нет? Это дело привычки. Они охали, стонали, совершая заученные, доведённые до автоматизма, движения - поглощённые собой среди таких же аутистов, занятых созерцанием собственных снов. Все вокруг им были безразличны - на них никто не обращал внимания. И только поглядывавшего на них изредка учителя, это наталкивало на размышления. Он думал, что сон не убивает полового влечения, с чем безусловно согласится любой мужчина, испытывавший утреннюю эрекцию, во сне можно заниматься сексом, как и рожать, дают же наркоз при кесаревом сечении, а значит, популяция сомнамбул имеет возможность воспроизводиться. С точки зрения дарвинизма этот подвид гомо сапиенса вполне жизнеспособен, имея все шансы дать новый побег на древе эволюции. Существуют же ленивцы, те ещё сони, да и кошачьи три четверти жизни проводят во сне. Да, сомнамбулы могут занять свою экологическую нишу, если только их не уничтожат. А к этому всё идёт. Учитель стыдливо отрывал взгляд от молодых пар, переводя его на бесцельно круживших по берегу сомнамбул, которые передвигались ощупью, часто на четвереньках, но большинство, словно караул без оружия, странно вышагивая взад-вперёд. На плечи им то и дело садились крикливые чайки, продолжавшие махать крыльями, и слетавшие вбок через несколько шагов. Случалось, лунатики натыкались друг на друга, обхватив руками, как борцы, вместе падали, но, сцепившись, лежали недолго. Пребывая каждый в своём сне, подменившем им общую реальность, они быстро, как только могли сомнамбулы, поднимались и расходились. Каждый шёл по берегу своей дорогой, как и в собственном сне. Тут они не отличались от полноценных членов общества, которыми являлись в прошлом, пока ещё не были больны. И тогда, совершая привычные действия, они жили внутри себя, каждый в своей капсуле, а во сне оставались наедине с собой.

– Живые мертвецы, - наблюдая за ними, вздохнул священник.
– Рабы божьи, чистые души, но мертвецы, как это ни прискорбно.

– Мертвецы?
– неожиданно вскинулся учитель, гревшийся рядом на солнце.
– А может, это мы живые трупы? Может, у них сильно развито воображение, которое не даёт им покоя? Как у писателей или художников. А мы просто серые посредственности?

– Ну вы сравнили! Скажите ещё, что они пребывают в параллельной реальности.

– А почему нет?

– Ну да, как наркоманы. Расширенное сознание и всё такое. Знаем, навидались, таких много потом в церковь приходит.

Учитель сжал губы.

– А я вам говорю, дело в развитом воображении.

– Воспалённом, разве что. Посмотрите на этих несчастных, потерявших разум и сам человеческий облик. Ну какие они художники? Сами-то верите в этот бред?

Учитель отвернулся.

– Странно всё-таки слышать подобное от святого отца.

– Да какой из меня святой отец!
– с неожиданной горечью воскликнул священник.
– Вы правильно заметили, нет у меня к ним ни жалости, ни сострадания. Раньше были, я даже рясу для них изрезал. А сейчас остался один только страх за себя. Всё во мне лагерь перевернул, всю душу.

– Так зачем вы сюда пришли?

– Понимаю, из гордыни. Думал, пастырь, первый среди равных, значит, выдержу.
– Он махнул рукой.
– И за это мне перед богом отвечать.
– Учитель открыл, было, рот, но промолчал.
– А ещё хотел перед богом выслужиться, мол, вот какой я герой, ничего не побоюсь, всё сделаю в его славу. А богу служить надо, а не выслуживаться, он ведь и сам всё видит. А теперь и мне глаза открылись - какой из меня священник. Если выберемся отсюда, уйду в мир, это я твёрдо решил. Буду воду таскать и за скотиной убираться, раз на большее не способен.

– Не будете, святой отец, мы отсюда не выберемся.

Священник уставился в морскую даль.

– А может и так. Вы к этому готовы?

– Готов.

– Ну, тогда мне просто грех ныть.
– Священник усмехнулся в свою клочковатую бороду.
– Пойдёмте в дом, мне прихожане целую корзину снеди прислали.

Учитель легко поднялся на ноги, словно доказывая себе, что он парень хоть куда, и ещё на многое способен. Утверждая, что готов к худшему, он лукавил. Каждое утро, просыпаясь, он долго не открывал глаза, прислушиваясь к себе, искал признаки болезни. Вставать он не торопился, идти всё равно было некуда, к тому же он долго не мог найти в себе силы посмотреть на часы. Сколько он спал? Он старался определить время по бившему в окно солнцу, потом, досчитав до десяти, резко поворачивался и с колотившемся сердцем уставлялся на будильник. Нет, как всегда восемь часов. Он спал так всю жизнь. Значит, ничего не поменялось. Судьба подарила ему ещё день. Целый день! Жить, жить! Даже в лагере, даже среди сомнамбул. Сбросив одеяло, учитель рывком вскакивал на ноги. Священник к этому времени обычно уже возился около дома, готовя завтрак или развешивал на верёвке выстиранное в океане бельё.

– Я сегодня не расхаживал ночью?
– бодро спрашивал учитель, зная ответ, отчего на сердце делалось легко.

– Со мной вас точно не было, - неизменно улыбался священник, собирая морщинки возле глаз.

– А жизнь-то, святой отец, налаживается.

– Ничего, жить можно. А вы, однако, соня. Я вот пятью часами ограничиваюсь.

– Соня? Так это с кем сравнивать. Старикам не спится, видать, грехи считают, а я ещё молод, даже не пенсионер.

Священник засмеялся, тряся клочковатой бородкой.

В полдень на городскую площадь стали регулярно приземляться грузовые вертолёты, и посаженные в карантин выстраивались к ним в длинные очереди. Открыв люки, из вертолётов выбрасывали прямо на брусчатку консервы, крупы, мыло, едкую, дезинфицирующую жидкость, чтобы, соблюдая гигиену, поливать ею улицы, вина во флягах, свёртки с патронами в промасленной бумаге, булки в целлофановых пакетах, которые вырастали в небольшие горки, а, когда их поток иссякал, лётчики, не дожидаясь, пока продукты начнут разбирать, заводили моторы. Бешено крутившиеся лопасти гнали на очередь волну тёплого воздуха, сбивая шляпы и задирая юбки, которые женщины, придерживали руками, а потом, ложась набок, машины уносились прочь. Тогда горожане бросались на продукты. Никакого порядка не соблюдалось, отталкивая друг друга, они, лезли вперёд, а, стоявшие в оцеплении полицейские равнодушно наблюдали за этим.

– Как свиньи, - раз процедил один из них, брезгливо отвернувшись.

– У корыта с помоями, - поддержал его стоявший рядом.
– Те тоже поросят не пропускают.

Оба были из деревни, и пошли в полицию, соблазнившись властью. В дележе, происходившем на их глазах, полицейские не участвовали, это было ниже их достоинства, однако в накладе не оставались - по сложившемуся закону, каждый должен был им что-то оставить. Когда продукты заканчивались, площадь быстро пустела. Все разносили их по домам, как мыши по норам. А чем ещё им оставалось заняться? Не обсуждать же в которой раз своё положение, нет уж, увольте, и без этого тошно.

Карантин наложил на каждого свой отпечаток. Не выдерживая изоляции, многие стали прикладываться к бутылке. А когда спиртное кончалось, грабили ближайший магазин. Собирались и стихийные шайки, громившие винные склады. Мэр был бессилен. Вначале он пробовал наказывать грабителей, но, когда среди них оказался полицейский, махнул рукой. Прибывшие с большой земли солдаты тоже закрывали на это глаза. Город был не их, он походил скорее на захваченный, в котором они чувствовали себя чужаками, и его дальнейшая судьба их совершенно не интересовала. Немаловажную роль играло и то, что грабители делились с солдатами своими трофеями. Мэр понимал, что продолжаться так долго не могло, но что было делать, людям нужно как-то жить, а алкоголь не самое страшное. Подвыпив, некоторые выносили во двор все свои продукты и спиртное, устраивая бессрочный пикник, на который зазывали всех желающих. Но собирались от силы двое-трое: из страха перед всепроникающим вирусом, горожане предпочитали одиночество. Но всё равно не убереглись. Охранявшие лагерь работали посменно, возвращаясь на отдых к семьям, и, стоило одному заболеть, как волна сомнамбулизма снова накрыла город. Принесшим заразу оказался тот самый охранник с наглыми глазами, пристреливший собак. Охранник держался от сомнамбул как можно дальше, был чертовски осторожен, но вирус оказался коварнее, чем он предполагал. Охранник жил один, но соседи, бывшие настороже, разглядели ставшие уже столь привычными симптомы. Охранника чуть было не растерзали. Окружив его бредущего по улице походкой лунатика, стали с криками - чего в них было больше: злости или отчаяния?
– швырять в него издали палки и камни. Но подойти к нему так никто и не решился. Как и многих впоследствии, от ярости толпы его спас страх заразиться.