Время Сомнамбул
Шрифт:
Вернувшийся свидетель заговорил. Сбивчиво, еле двигая губами, будто рот у него был забит песком.
– Мы подошли как люди, - жевал он, - стали метров за сто, а их начальник сразу через громкоговоритель: "Идите назад!" Наши, сложив рупором ладони, закричали: ""Изолированные" прорвались, нам нельзя возвращаться!" "Ничего не знаем, у нас приказ никого не пропускать!" Наши заволновались. Задние напирали, передние приблизились к солдатам на несколько шагов. "Стойте, иначе стреляем!" Начальник сказал это сурово, как мог, а у самого, чуть голос не сорвался. Это многих обнадёжило. Мол, не будут стрелять, не посмеют. Живые же люди.
– Забыв про рану, вернувшийся свидетель смахнул слезу, сразу скривившись от боли.
– А они...
– Ясно, - возмущённо сказал мэр, - устроили бойню. Нет им оправдания.
У калитки появилась худощавая женщина с тонким, бледным лицом.
– Дорогой, - кивнув мэру, сказала она, - я достала бинты, давай сделаем перевязку.
– Жена, - поднимаясь, пояснил раненый.
– Слава богу, у неё ни царапины, не знаю, чтобы я без неё делал.
– Так вы были вместе?
Раненый кивнул. Опираясь на жену, он скрылся в доме, и только сейчас
– Нет им оправдания, - громко повторил мэр, - Нет, и быть не может.
Но оправдание солдатам было, причём сильнейшее, какое только может быть - страх. Да ими руководил дикий страх, просто ужас какой-то, ни с чем не сравнимый, вот они и открыли огонь, сначала вразнобой - неизвестно, у кого первого сдали нервы, но его выстрел послужил сигналом, - потом всё слаженнее, солдаты подхватывали, и кончилось всё залпами. Некоторые, и таких было немало, целили в воздух, поверх голов, но и других хватало. Солдаты обезумели, палили и палили, едва перезаряжая винтовки, хотя толпа быстро рассеялась, завалив тундру ранеными и убитыми, а кто оказался счастливее, кто стоял дальше, за спинами сражённых, сразу дал стрекача, так что в считанные секунды оказался на расстоянии, недосягаемом для пуль. Но солдаты не слышали даже офицера, приказавшего прекратить огонь, так что ему пришлось бить шомполом по задранным стволам, а, случалось, попадать и по рукам, головам, в общем, куда придётся. Это был расстрел, форменный расстрел, как не крути. Просто казнь невинных, женщины и дети лежали вповалку, истекая кровью, смешивавшейся с грязными лужами. Увидев, что наделали, солдаты остолбенели, некоторые стали рыдать, как дети, размазывая по щекам слёзы грязными ладонями.
Представив эту картину, мэр сел в машину.
Так кто же сомнамбулы? Кто действовал как лунатики? И какая разница, по какую сторону кордона находиться?
– Они за всё ответят, - сказал он полицейскому.
– За всё.
– Перед кем?
Полицейский отвернулся к окну. Мэр и сам понимал, что отвечать было не перед кем. Губернатор? Так он сам приказал выставить заслон. А что стрелять стали - выхода не было. Разве в своём городе он вёл себя не так же? И до стрельбы доходило. И до трупов. Он всё покрывал. А губернатор тем более замнёт это кровавое дело.
– Вроде того, перед богом.
Надо же, водитель и тот всё понимает. Да, перед богом, которого нет. Ему ли, мэру, не понимать, что в мире нет справедливости, нет закона. Так чем он отличается от мира сомнамбул, в котором их, как во сне, тоже нет? Боже, что нас ждёт! Мэр обхватил голову руками.
– Вроде того, куда везти-то?
Притормозив, водитель обернулся.
– Куда хочешь.
Через неделю после своего победоносного вторжения вирус уже хозяйничал повсюду. Подавляя последние очаги сопротивления, он брал забаррикадировавшихся в домах на измор. Голод и жажда, два его верных союзника, две неразлучные палки-погонялки, заставляли выбрасывать белый флаг, сдаваться на милость победителя. И сомнамбулизм охотно брал в плен. Правда, не всех, посреди города, населённого теперь лунатиками, оставалась горстка тех, кого он пощадил. Каким критерием он руководствовался было такой же тайной, как и сама его природа. Интеллект ли оказывал сопротивление болезни, замедляя её течение, как писал в своих дневниках врач? Однако самого его интеллект не спас. Быть может, сильные духом успешно противостояли болезни? Но охотника на полярных волков трудно было назвать слабым. Иван Грач мог дать фору любому. Да и другие жертвы вируса были люди суровые и закалённые, одним словом, северяне, привыкшие к невзгодам. Женщины, дети, старики - сомнамбулизм не давал им поблажки. Помимо священника и учителя, в число помилованных попали городской глава, пара служащих его администрации, в частности, его "вродетогошный" водитель, вернувшийся из тундры свидетель бойни, устроенной солдатами, сыновья Варгиных и ещё десятка полтора, принадлежавших различным слоям общества - полицейский, воспитательница детского сада, какой-то заросший, грязный бродяга без определённых занятий, аккуратно причёсанный "на пробор" провизор, гордившейся своим местом, тот самый, которого возмутило когда-то сравнение его с сомнамбулой, мол, у него вместо мозгов ганглии, и его работу может выполнять чуть ли не насекомое - ох, уж этот школьный всезнайка, раскукарекался, будто перед учениками!
– оказался среди счастливчиков и владелец того кафе, где произошла их стычка, и несколько завсегдатаев, её свидетелей, теперь они все были в одной лодке, дрейфовавшей неизвестно куда в море лунатиков. Неделя - это срок. Характерный срок для того, чтобы выявить способность организма противостоять вирусу, или чтобы тот дал о себе знать известными симптомами. Врач был не нужен - каждый мог поставить себе диагноз сам, а бороться с вирусом всё равно не умели. Прошедшие это испытание, могли считаться проскочившими через его сети. Оставалось найти этих счастливцев, чтобы как-то сплотить. Как ни странно, занятый делами городской глава ни разу не допустил даже мысли, что заразится, точно дело касалось его сограждан, но не его самого, будто он был сделан из другого теста или свалился с другой планеты. А когда выдержал критическую неделю, нисколько не удивился. На это у него не было времени. Разрезая толпы сомнамбул, он ездил на машине с "вродетогошным" водителем в бейсболке и через включённый громкоговоритель предлагал тем, кто ещё здоров, собраться в мэрии в ближайшее воскресенье. Будни уже не отличались от выходных, и он выбрал день машинально, по привычке, устоявшейся с тех времён, когда жили по календарю. Еды пока хватало, двери магазинов стояли открытыми нараспашку, заходи - бери. Но сколько это могло продолжаться? Неделю, от силы две. Ясно, что запасы были ограничены. Даже с учётом складов и портовых хранилищ. Город ежедневно потреблял тонны продуктов, ему ли, как мэру, было этого не знать, пусть другие, далёкие от управления, остаются в счастливом неведении. Им позволительно питать иллюзии, но не ему. А когда еда кончится, начнётся хаос. Бойня у кордона уполовинила городское население,
– Вчера я был в рыбацком посёлке, - поднявшись, начал он без предисловия.
– Присутствующие здесь сыновья Варгиных подтвердят, что я заходил к Неклясову, заболевшему первым. Как и раньше, он живёт в своём доме. Он мало, кого узнаёт, но с хозяйством кое-как справляется, обеспечивая себя. А если так может жить один, значит и все. Вопрос в том, как нам организоваться. Да, как всё устроить. На помощь с большой земли рассчитывать больше не приходится, они насмерть перепуганы, и их можно понять. Все слышали, как солдаты расстреляли беззащитную толпу, в которой у многих из вас могли быть родственники.
– Кое-кто из присутствовавших всхлипнул.
– Страх вырвал солдатам сердца, сделав их бесчувственными. Они будут ссылаться на приказ, чтобы уйти от ответственности.
– Ничего себе, - перебил мэра вернувшийся из тундры раненый с перевязанной рукой.
– Угробили половину города, а ответственности никакой!
На скулах у мэра заиграли желваки.
– Была бы моя власть, всех бы отдал под суд. Однако приказ исходил от губернатора. Солдаты, конечно, тоже виноваты, но речь сейчас не об этом. Сюда они не придут. Не сунуться, не посмеют из-за того же страха. И это нам на руку. Мы можем жить, как хотим, без оглядки на губернию. Теперь мы сами по себе, потерянные для мира, который ради нас не только палец о палец не ударил, но скорее всего уже забыл. Вы видели сообщения о нас в новостной ленте? Я тоже. Спасибо, хоть не отключили электричество. Но на это губернатор не пойдёт, ему надо иметь какое-то оправдание перед столицей. Итак, что я предлагаю. Власть, а она, как вы понимаете, необходима всегда, останется за мной, как избранным мэром. К тому же я здесь единственный, кто имеет опыт управления. Согласитесь, это будет разумно. Служащих администрации и полицейского я беру к себе в штат.
– Это было, конечно, выработанное годами выражение, платить никому мэр не собирался, да это уже и утратило всяческий смысл, однако, на эту несуразность никто не обратил внимания.
– Остальные будут представлять власть на общественных началах. Всё должно оставаться как прежде. Конечно, в полной мере это невозможно, но мы постараемся максимально приблизиться к прошлым временам. Пусть каждый займётся своим привычным делом. Я вижу тут воспитательницу детского сада - почему бы ей не набрать в группы детей-сомнамбул? Раз все в городе уже инфицированы, они больше не представляют угрозы. Святой отец устроил в церкви приют, и это прекрасно. У нас есть возможность вернуться к эпохе первых христиан, бескорыстному служению ближнему. Разве нет? Даже в нашем отчаянном положении старайтесь увидеть хорошее. Насколько возможно, мы должны наладить городскую жизнь. Иного выхода нет, иначе мы все погибнем. Присутствующие здесь рыбаки могут по-прежнему выходить в море, набрав команду из сомнамбул. Таких как Неклясов, старший Варгин. Им это дело привычное, никакой сомнамбулизм из головы не вышибет. Работавшие на рыбном комбинате женщины, как и раньше, займутся разделкой тушек, дело нехитрое. Пусть откроются магазины. Скажете, сомнамбула за прилавком - это фарс? Но выбора всё равно нет. Пусть люди, а сомнамбулы - люди, это даже не обсуждается, будут чем-то заняты. Мы начнём, а дальнейшее скорректируем по ходу. У меня всё, простите за многословие.
Воцарилось молчание.
– Бог возложил на нас огромную ношу, - поднялся со своего места священник, теребя клочковатую бородку.
– Может, он оставил нам здоровье, чтобы мы несли ответственность за наших братьев, угодивших в беду? Это наш крест. Каждый из нас становится пастырем, зрячим, поводырём среди слепцов. Давайте же попробуем устроить нашу общину. Не на принципах наживы и золотого тельца, а, отринув, наконец, дьявола, возвысить её на сваях добродетели и человечности. Тогда насланная болезнь обретёт смысл, став катализатором нового общества. Давайте служить заболевшим, и раз мы не можем их исцелить, то уж облегчить страдания мы в силах. В этом наше предназначение.
– Не мелите ерунды!
– выкрикнул с места младший сын Варгина.
– Пусть каждый живёт, как может. Мы что няньки? Да и продуктов на всех не хватит. Кем-то придётся пожертвовать, и нечего сопли разводить. Мы с братом тянем родителей, этого вполне достаточно, в ваши игры я не играю.
– Он поднялся, обращаясь к брату.
– Идём, дела ждут.
Тот не шевельнулся. Потом, забросив ногу на ногу, тихо произнёс:
– Я остаюсь.
– Ну как знаешь!
За младшим Варгиным захлопнулась дверь.
– Вот вы говорите, власть останется за вами, - прервал неловкое молчание учитель.
– А согласятся ли сомнамбулы? Вы их спросили? Или только нас наделили властными полномочиями? А вдруг им не понравится наше управление?
Выходкам учителя уже никто не удивлялся. Сумасшедший, что возьмёшь. Все промолчали, глядя по сторонам, а мэр расхохотался.
– Вы боитесь восстания сомнамбул? Но оно невозможно, они видят разные сны, и не смогут договориться.
– Он тронул подбородок.
– Они будут смотреть телевизор, как и тогда, когда были полноценными людьми, и им будет не до восстаний. Знаете, в отделении для буйно помешенных ночью дежурят всего один санитар и единственная медсестра. Справиться с ними для пациентов не составило бы труда. Но нападений не бывает. Буйные, если и решатся, действуют порознь, а медики сообща. Получается двое на одного. Согласен, неэтичный пример, но уж извините. Всё лучше, чем про стадо баранов, которое пастух гонит с парой овчарок.
– Мэр вдруг одёрнул себя, распрямив плечи.
– Но всё зависит от нас, и мы, уверен, будем заботливыми пастухами. Нас мало, так что придётся работать не за страх, а на совесть, да-да, придётся вкалывать, засучив рукава.