Время спать
Шрифт:
— Ой, я тебя умоляю. Ты же знаешь, она страсть как хочет, чтобы у меня появилась постоянная девушка. И ей хочется верить, что это произошло. Поэтому она и рассказала тебе все так, будто это действительно произошло. А о том, что Дина приходится Элис сестрой, я просто забыл ей сказать.
Бен выжидающе смотрит на меня, снова пытаясь что-то разглядеть в моих глазах.
— Возможно, — уступает он. — Но ты пригласил ее на футбол.
— Ну да.
— А тебе не кажется…
— Что?
— Ну, не знаю. Все это немного отдает… инцестом. Ты, мой брат, собираешься
— Нет, Бен. Инцест — это когда я, твой брат, собираюсь трахнуть тебя. И вообще, что ты взъелся — мы просто собираемся на матч «КПР». Я не планирую доставлять ей оральное удовольствие на трибунах стадиона «Эллерсли-роуд». Разве только если игра будет совсем скучная.
У него на лице ни один мускул не дрогнул.
— Габриель! Это сестра моей жены.
— Ну, ты достал, — отворачиваюсь я. — А что ж ты не сказал: «Речь ведь идет о сестре моей жены!»? Или это было бы уж совсем патетично?
Бен краснеет. Он всегда отступает, стоит мне только поднажать. Он — мой старший брат, но только формально.
— Ладно, неважно, — пытается он побороть замешательство. — Но будь поаккуратнее с ней. А то она от мужчин тут натерпелась.
Только я собираюсь спросить, чего она натерпелась, как в комнату заходят Элис с Диной.
На Дине теперь голубая вельветовая курточка на молнии и джинсы.
— Ничего более подходящего для болельщика «КПР» у меня не было, — улыбается Элис.
Дина стоит слегка подбоченясь, как бы позируя, и понимая, что на нее все смотрят. Она приподнимает левую бровь. И даже улыбается. В первый раз со времени нашего телефонного разговора она делает что-то без сарказма.
— Обожаю голубой цвет, — язвительно замечает Дина.
Мы уже в машине, едем на стадион.
— Слушай, прости меня, пожалуйста. Я не к тому говорил, чтобы ты переоделась.
— Ничего, — отвечает она, не поворачивая головы.
Похоже, между нами витал только один атом непринужденности, но и он забился в агонии.
— Который сейчас час? — интересуюсь я.
Она смотрит на большие стрелки бабушкиных часов.
— Четверть третьего.
До игры еще целых сорок пять минут; тогда хотя бы шум стадиона снимет напряжение.
— Ты не мог бы больше не спрашивать о времени? — равнодушно просит она.
— А что?
— Ты уже в третий раз спрашиваешь.
— А… Извини, просто я хочу заранее приехать. Чтобы найти места, почитать программку, спокойно устроиться хотя бы минут за пятнадцать до начала матча.
— А у тебя самого нет часов?
— Нет. Я все равно их в итоге теряю. Наверное, потому, что с их помощью узнаю то, чего знать не хочу.
Лицо чуть повернуто в мою сторону, левая бровь приподнята и похожа на стрелку, которую рисуют на футболках с надписью «Этот идиот со мной».
— Время? — в ее голосе чувствуется скептицизм, граничащий с презрением.
— Сам тот факт, что оно движется, — уточняю я и тут же осознаю, что этот мой образ («Я такой загадочный… Так загадочно выражаюсь») ее не впечатлил.
Кстати, она ведь не натуральная блондинка, это надо учитывать. Захожу с другой стороны:
— Может, музыку послушаем?
— Как хочешь.
Продолжая одной рукой держать руль, нагибаюсь, чтобы попробовать что-нибудь выудить из кассетного болота под водительским креслом; попутно я случайно нажимаю на педаль газа, и мотор моего «доломита» начинает реветь, но, к счастью, машина — это все-таки «доломит» — не особенно разгоняется. Достав кассету, рассматриваю ее, стараясь при этом одним глазом следить за дорогой. Как всегда, на кассете ничего не написано, нет даже наклейки, на которой можно что-нибудь написать. Все мои кассеты отчаянно цепляются за свою анонимность, не поддаваясь никаким попыткам их классифицировать и идентифицировать. Если я пытаюсь найти какую-то конкретную кассету во время движения, то мне приходится тратить кучу времени, действовать методом проб и ошибок, засовывая в магнитолу одну кассету за другой, затем бросая их обратно… впрочем, это я так говорю, что одну за другой: на самом деле — это одна, потом другая, а следующая кассета, которую достаю и засовываю в магнитолу, всегда оказывается первой, и следующая за ней кассета тоже оказывается первой. Это я к тому, что сильно рискую, засовывая именно эту кассету. На ней может быть все что угодно. Набираю в легкие побольше воздуха.
Жизнь наша только началась; И кружева белы, а обещанья…Ах. Я замираю в нерешительности, готовый в любой момент вытащить кассету. Смотрю на Дину. Она — на меня; они обе приподняты.
— Похоже, ты не фанатка «Карпентерс»?
— В общем… да. Поправь меня, если я ошибаюсь, но разве они не полный отстой?
А вот это уже лишнее. Этому я потакать не намерен. Я могу многому потакать, но всему есть предел.
— Нет, они не отстой. Карен, например… то есть группа, конечно, так себе, но она… у нее был ангельский голос. Только послушай…
Перед тем, как солнце взойдет…
— Очень мило.
— Я серьезно. У нее голос с очаровательной хрипотцой, и это просто… ладно, лучше послушай…
Я жму на кнопку перемотки, не переставая при этом говорить. Голос Карен оказывается голосом андроида, решившего запеть фальцетом.
— …в самом конце песни ее можно отчетливо услышать.
Дина снова смотрит в окно. Я все сильнее жму на кнопку перемотки. И в нужный момент отпускаю:
…только начала-а-а-а-а-а-ась.
— Вот, — торжествую я.
— Очаровательная хрипотца Карен Карпентер, — констатирует она, не переставая смотреть в окно.
— Именно, — говорю я, вдруг покраснев — то ли от удивления, что Дина позволила себе такое откровенное, почти интимное высказывание, то ли от возмущения, что голос душки Карен не произвел на нее никакого впечатления.