Время спать
Шрифт:
— Вообще, перестань называть его Сумасшедшим Барри. Это просто ярлык, который навесило на него общество.
— Меня зовут Сумасшедшим Барри, су-мас-шест-ви-е — это такая игра, — нараспев произносит Барри.
Ник окидывает меня презрительным взглядом и идет к Барри, который по-прежнему сидит на четвереньках. Он встает на колени и обхватывает Барри сзади вокруг живота, вздувшегося, как у голодного африканского ребенка.
— Ай-яу-у-у-уа-ай! Не-е-е-ет! Спасите!
— Все хорошо, Барри. Давай поднимайся.
— Ник, ты что, козел, вытворяешь?
— Я ему помогаю.
— Может, ты оставишь Барри на секунду
Ник отпускает Барри и поворачивается ко мне лицом. Глаза у него светятся какой-то недоброй энергией.
— А ты, наверное, уверен, что понимаешь, где нормальное, а где безумное? — восклицает он. — Тебе ведь это ясно, правда? Люди, у которых есть дом, которые ходят на работу, ездят на машине, разговаривают по телефону, обсуждают, что увидели вчера по телевизору, с которыми спят их начальники, — они нормальные. А те, которые живут на улице, которые кричат что вздумается, которых не заботит, хорошо или плохо они поступили, которые поют где угодно и когда угодно лишь потому, что у них такое настроение, — они сумасшедшие. Знаешь, Габриель… это как посмотреть.
— Но он обмочился в моей кровати!
На секунду Ник кажется обескураженным моим доводом. Даже несмотря на застилающую его глаза пелену всего этого проникновенного бреда в духе хиппи, какая-то его часть не может не признать поступок Барри не очень-то красивым. Постепенно запах становится все сильней. По моим личным ощущениям, он мог бы соперничать с запахом туалета Иезавели, который никогда не меняли, и запахом продукции винокуренного завода столетней давности. Но в данном случае мне это только на руку.
— Ну… — мнется он. — Если для тебя это так важно, то я куплю тебе новые простыни.
— Нет, что ты. Меня это ничуть не беспокоит. Всю жизнь мечтал спать в моче какого-то бомжа.
— Ха! Бомжа, говоришь.
— Да, потому что это бомж.
— Он свободен!
— Как с утра выпил, так весь день и свободен.
— Да ладно тебе. Вспомни, что обычно делаешь, когда что-то тебя сильно раздражает — ты обращаешь это в шутку. Ну, Габриель.
— Твою мать, Ник. Естественно, меня это раздражает. Я прикасался к этому загаженному пальто. Я лежал голым рядом с этим загаженным пальто.
Ник сочувственно кивает:
— Это ничего. Злись. Главное — избавиться от этих эмоций.
Я делаю очень глубокий вдох.
— Не хочешь ли ты сказать, что привел сюда Барри для того, чтобы устроить мне психотерапевтический сеанс?
— Нет, — явно врет Ник. — Просто я подумал, что ему хочется выпить чаю.
Я гляжу на Барри. Он уже спит. В общем, Ник прав: что еще может быть нужно Сумасшедшему Барри?
— Ты налил ему чаю?
— Да.
— И он выпил его?
— Нет…
— А потом что?
— Потом мы поговорили о…
— О том, есть ли у тебя яйца?
— Нет, о другом. Мы поговорили о его детстве в Ирландии, о том, как его бросила жена, как он убил смотрителя парка, как он…
Стоп. Я кое-чего не понимаю.
— А матч «Брэдфорда» отменили?
— Что?
— «Брэдфорд Сити». С кем они должны были сегодня играть?
— Со «Стокпортом».
— Подожди… А как ты успел так рано вернуться со стадиона?
— Я туда не ходил.
— Что?
— Я туда не ходил.
— Как это?
— Не знаю. Просто не пошел. Голова была другим занята.
На этом мой запас лакмусовых
— Как бы то ни было, я вышел, чтобы немного поиграть на дудке, а когда вернулся, то Барри уже не было. Я думал, что он ушел.
— Ладно, давай теперь подумаем, что мы со всем этим будем делать, — говорю я, выталкивая Ника из спальни.
На полу в гостиной валяются четыре бутылки из-под спиртного, которые составляли наш и без того небогатый бар, они напоминают обломки кораблекрушения. Я гляжу на Ника. Он заходится от смеха. Но это не смех человека, который пытается показать, что есть в происходящем и забавная сторона, нет. Это смех безумца, смех робота. Я хватаю его за плечи; пристально гляжу ему в глаза, но не нахожу его там.
— Ник, дружище. Ник!
Его тело трясет от хохота.
— Ник, где ты? Где?
10
Кто это такие? Питер Питер Тао, К Хук, «Бафниа. Компьютерные консультации», профессор Уго Чиндетта, Смиджи. Сегодня в нашем почтовом ящике лежат письма всем этим людям. В нашем ящике всегда оказывается письмо для кого-нибудь из них, но сегодня все по полной программе. По мере того как шло время, а стопка писем все увеличивалась, у меня сложилось определенное впечатление об этих людях. Питер Питер Тао — это скромный корейский джентльмен, родители которого очень хотели вырастить детей европейцами, но знали только одно английское имя. Письма к нему всегда деловые, никогда ничего личного. Он носит котелок, как на картине Магритта, и работает в большой компании, которая производит все: от шампуня до мороженого. К. Хук — на это имя приходят только письма из банка, последние предупреждения о необходимости погасить задолженность — это женщина, ее зовут Кэтрин. В свое время она бросила университет, чтобы играть на бас-гитаре в одной группе, откуда ее потом выкинули за то, что она расплакалась прямо на сцене, а группа в итоге стала знаменитой. Консультанты фирмы «Бафниа» выбрали такое имя, потому что оно звучит как имя большой солидной компании и может скрыть тот факт, что они обитают в Килберне, в квартире на втором этаже. «А если „Стритли-роуд, 71 Б. Компьютерные консультации“? — Знаешь, Джек, что-то не звучит». Им редко приходят письма. Думаю, последние дни их существования были отравлены пронырливыми журналистами, которые стучали в дверь и кричали: «Мистер Бафниа? Мистер Бафниа! Мы же знаем, что вы здесь, мистер Бафниа!»
Профессор Уго Чиндетта вернулся в Италию после того, как окончательно разошелся со своей женой — бывшей студенткой. Иногда кажется, что надписи на конвертах сделаны дрожащей рукой — она все еще пытается с ним связаться, не ведая, что их теперь разделяет целое полушарие. Наверное, изливает душу в этих письмах; интересно, стало бы ей легче, знай она, что все письма лежат нераспечатанные на нашем холодильнике? А Смиджи, на чье имя приходят послания от одного человека в Бирме, — это точно кличка какого-то серьезного господина, чей старый приятель по имени Флиппер или Башо теперь работает сотрудником дипломатической службы, пишет письма довольно живым языком — такие остроумные обличительные речи о разгуле бюрократии и коррупции в Юго-Восточной Азии; а клички у них остались как память о пережитом в школьные годы.