Время таяния снегов
Шрифт:
— По-мо-ги-те!
"Петух! — догадался Ринтын. — Это он так поет". Ему стало смешно и стыдно. Он невольно оглянулся по сторонам.
Солнце еще не встало. Мокрая трава блестела. В свежем воздухе плыли незнакомые запахи. У сарая валялись разные сельскохозяйственные орудия. Об их назначении Ринтын мог только догадываться. У стены стояла настоящая телега с оглоблями, положенными на землю.
За огородами чернели избы. Они тянулись двумя рядами вниз к реке, откуда поднимался легкий утренний туман. Избы были низкие, приземистые и совсем не походили на нарядные дачные домики на Карельском перешейке под Ленинградом. Над трубами вился дымок, и запах его был не угольный, а дровяной, хорошо знакомый.
Мычали коровы. Они выходили из дворов, важно помахивая хвостами, и направлялись к реке. Ринтын пошел следом за коровами, но держась на значительном расстоянии. На почерневших от сырости бревнах сидел старик пастух, перепоясанный веревкой, и дудел в помятый пионерский горн. Он первым поздоровался с незнакомцем. "Как в Улаке", — с удовольствием отметил про себя Ринтын.
— Откуда прибыли? — осведомился пастух.
— Из Ленинграда.
— Какого учреждения?
— Из университета.
— Ученый народ, — отметил пастух и сделал вывод: — Пьянствовать, значит, не будете.
Тем временем стадо собиралось. Некоторые животные подходили совсем близко к Ринтыну. Становилось немного не по себе. Но невозмутимость старого пастуха действовала успокаивающе. Коровы жевали как-то по-старушечьи, чавкали и с презрением искоса посматривали на Ринтына.
Пастух встал, поднял с земли грубо оструганную палку с плетеной веревкой, закинул конец на плечо и зашагал на речной луг. За ним потянулись коровы. На мокрой траве от коровьего стада оставался широкий черный след росы.
Взошло солнце. Оно неожиданно выкатилось из-за дальнего синего леса и повисло над желтым полем. Заблестел приречный луг, и пестрое коровье стадо издали показалось даже красивым. Ожили окна домов, как глаза проснувшегося человека, и звуки стали громче, отчетливее. Ветра не было, с восходом сразу стало тепло и от земли пошел теплый пар.
Деревенский народ потянулся на работу. Люди шли мимо желтого поля, туда за лес, где виднелись высокие трубы и столб черного угольного дыма.
Ринтын спустился к воде. Река текла ровно, без всплесков. Она ярко блестела, словно выкованная из солнечных лучей. Берега были покрыты влажной от ночной росы травой… Вот она, русская деревня, колосящийся в поле хлеб, стадо, дальний лес и утренние берега полноводной русской реки. В душе Ринтына рождалось чувство, будто все это уже было когда-то, очень давно, в синеватой далекой дымке детских мечтаний.
Ринтын вернулся в сарай. Женщины уже поднялись и умывались во дворе, поливая друг другу из кружки.
На оглоблях телеги сидел Зайцев и задумчиво чесал редкие волосы с застрявшими в них соломинками. Лицо его было помято, он часто зевал.
На ржавом велосипеде прикатила председательша — высокая дородная женщина.
— Кто тут у вас главный? — громко спросила она.
Лаборант Зайцев спрыгнул с оглобли и принялся приводить себя в порядок.
— Что же ты одних баб привез? — насмешливо спросила у него председательша.
— Не мог же я профессоров мобилизовать, — ответил Зайцев. — Вы не смотрите, что это бабы. Они любого мужика за пояс заткнут. Главное, все они бывшие деревенские.
— Интересно, — произнесла председательша и прошлась вдоль рядком сидящих женщин, оценивающе оглядывая каждую. — В город, значит, подались? За белым хлебом и легкой работой? Ну, ну, поглядим, какие вы в поле…
Тамара не стерпела, вскочила.
— Ну, чего уставилась? Чего пристала? Назначай на работу — и нечего придираться! Каждый сам ищет для себя лучшую жизнь. Ты меня не задевай, я сама знаю, что мне лучше делать.
С каждым словом лицо Тамары краснело, а голос тончал и набирал высоту, пока не перешел в визг.
— Пойдете снопы вязать, — коротко сказала председательша. — И мужики ваши тоже пойдут. Вот так.
Она легко вскочила на велосипед и покатила прочь.
— Генерал баба! — восхищенно произнес ей вслед Зайцев.
После завтрака вышли в поле, где уже стрекотала конная жнейка. На земле полосами лежал скошенный хлеб. Несколько женщин брели следом и вязали снопы. Лица у них были обмотаны платками, из-под которых виднелись только глаза.
Маша показала Ринтыну, как нужно вязать сноп. Они шли рядом, то и дело нагибаясь к земле, слушая однообразный стрекот жнейки. На железном сиденье бочком восседал парень в лихо заломленной кепке с надорванным козырьком и ловко правил лошадьми. Большие железные резцы подрубали стебли, и хлеб валился стеной.
В полдень остановились передохнуть. Местные колхозницы ушли обедать домой, а приезжим доставили еду на старой походной кухне. Поели, полежали под снопами, прячась от жаркого солнца. Над головой качалось высокое теплое небо с редкими белыми облаками. Синева была так глубока и резка, что глазам становилось больно, хотелось зажмуриться и уснуть, погрузившись в тепло земли и неба.
К концу дня трудно было разогнуть спину, кожа на руках искололась об острую стерню.
Ринтын с надеждой посматривал на небо, но солнце очень медленно приближалось к лесу. Потом оно долго стояло над верхушками деревьев, как бы раздумывая: закатываться или еще повисеть над землей?
Потухли последние лучи, на поле опустились сумерки. Умолк стрекот жнейки.
К деревне шли кратчайшим путем — прямо через поле. От усталости ноги едва волочились. Хотелось пить, а тут еще какая-то птичка всю дорогу дразнилась:
— Пи-ить пора! Пи-ить пора!
14
В сарае было холодно, поэтому всю университетскую бригаду расселили по колхозным избам. Ринтын и Зайцев поместились на жительство к председательше.
Из собственных наблюдений и разговоров Ринтын узнал, что в деревне колхозников немного и большинство составляют люди преклонного возраста. Трудоспособных мужчин считалось всего семнадцать человек.
Прошедшая война повернулась здесь к Ринтыну другой стороной. Она отобрала у деревни молодых, здоровых мужчин, чьи могилы остались среди других полей, на близких и далеких окраинах городов, сел и деревень.