Время таяния снегов
Шрифт:
Она жила на улице Герцена, и ребята отправились к ней пешком через Дворцовый мост.
У моста снова, как и прошлой осенью, было воздвигнуто рыболовное сооружение, имеющее, по словам профессора Бибикова, тысячелетнюю историю. Ленинградские рыбаки черпали из узкого кошеля серебристую рыбу.
В этом году осень в Ленинграде наступила рано. Быстро облетели листья на деревьях, и Соловьевский садик стоял голый, неуютный, какой-то зябкий. В ворохах сухих листьев копались воробьи и громко чирикали.
— Послушай, — неожиданно сказал Кайон. — Так и быть, я тебе открою секрет, почему хожу к Софье Ильиничне… Ты знаешь, как мне трудно дается язык. Да и она придирается. И вот однажды пришел я к ней домой на дополнительное занятие, звоню в дверь и слышу лай. Такой знакомый, будто это наш старый вожак Вилю лает. Открыла мне Софья Ильинична, и тут мне под ноги бросилась старая лохматая собака. Кинулась на грудь, стала ласкаться, ну прямо как Вилю. Софья Ильинична растрогалась. Мы почти не занимались в тот день. Она все рассказывала о собаке, какой это верный друг и как этого верного друга не любят соседи по квартире и всячески пакостят ему… Собака, конечно, дрянь, но жаль было старуху, и я уверил ее, что Джек настоящая лайка, родственник наших ездовых собак. Как она обрадовалась! Тут же пригласила соседку и заставила меня повторить эти слова при ней. Что же мне оставалось делать? А Софья Ильинична говорит: "Этот студент знает толк в собаках, потому что всю жизнь ездил на них…"
— А зачем же ходишь так часто?
— Да пес действительно привязался к мне и очень скучает по мне. Ну и Софье Ильиничне приятно. А что я могу поделать, раз у меня такой характер?
Дело, конечно, было не только в добром сердце Кайона, но и в том, что парень по-прежнему тосковал по родине и ухитрился в большом каменном городе найти то, что напомнило ему далекую Чукотку.
Кайон уверенно поднялся на второй этаж, среди множества разноцветных кнопок нашел нужную и нажал. Через некоторое время послышался хриплый старческий лай, и Кайон выразительно посмотрел на Ринтына.
— Джек разговаривает, — с оттенком нежности произнес он.
Пес прыгал и лизал лицо Кайона, вился юлой под ногами, визжал и стонал от восторга. На Ринтына он не обратил никакого внимания, и это было даже обидно.
Софья Ильинична чинно поздоровалась со студентами на английском языке и по-русски спросила Ринтына:
— Как вы находите моего Джека? Кайон утверждает, что он похож на лайку. Лайка в Ленинграде — это редкая порода. Ну, что вы скажете?
— Хорошая собака, — сдержанно сказал Ринтын и тут же получил ощутимый толчок в бок.
— Прекрасная собака! — громко повторил он. — Сразу видна порода.
Комната Софьи Ильиничны была довольно просторная и обставлена старинной мебелью. Вместо кровати стояла широкая тахта, покрытая ковром, на котором были разбросаны большие и маленькие вышитые подушки. На стенах висели окантованные фотографии бравых морских офицеров в форме царского флота. Заметив интерес Ринтына к ним, Софья Ильинична с гордостью сказала:
— Мои предки были видными деятелями русского флота еще со времен Петра Великого.
Кайон тем временем не переставал возиться с собакой, что доставляло ему видимое удовольствие. Софья Ильинична ласково смотрела на Кайона. И тут Ринтын понял, что у этой уже немолодой женщины давно нет близкого существа, кроме собаки, и то, что Кайон отнесся к псу с сочувствием и пониманием, прибавило Софье Ильиничне радости на земле.
— Довольно, довольно, — притворно строгим голосом сказала Софья Ильинична. — Начнем заниматься. Кайон, возьмите вашу книгу, будем работать.
Кайон с явной неохотой оторвался от Джека, подошел к столу и раскрыл книжку Вашингтона Ирвинга "Три легенды".
— Так на чем мы остановились в прошлый раз? — спросила Софья Ильинична.
— На сорок четвертой странице, — ответил Кайон.
— Читайте дальше, — кивнула Софья Ильинична.
— "Зе скульмастэ из дженералли э мэн оф сам импотенс эманг зэ вимин энд герлс оф э кантри плейс", — спотыкаясь, прочитал Кайон и перевел: — "Школьный учитель есть вообще мужчина в некоторой степени импотент среди женщин и девушек в селении страны…"
— О! — схватилась за голову Софья Ильинична. — Кайон, что вы говорите!
Кайон смущенно замолчал, сам чувствуя, что у него получилось, мягко говоря, не совсем то, что имел в виду Вашингтон Ирвинг.
— Импотенс по-английски значит — значение, важность, — продолжала Софья Ильинична. — Это предложение имеет совсем другой смысл.
С большим трудом Кайон перевел несколько страниц текста. После него Ринтын прочитал отрывки из книги Джека Лондона "Железная пята".
— Анатолий, — обратилась Софья Ильинична к Ринтыну, — вы бы помогли ему. Уж очень худо у него с языком. А ведь способный парень! Очень жаль, очень жаль! — покачала она головой.
Ринтын обещал.
Потом пили крепкий ароматный кофе из крохотных, чуть ли не с наперсток чашек.
— Саксонский фарфор, — похвасталась Софья Ильинична, вынимая чашки из стеклянной горки. — Этот сервиз переходит у нас из поколения в поколение. Осталось четыре прибора, — грустно заметила она и добавила: — Время не щадит даже вещи.
Ринтын боялся притронуться к кофейной чашечке — до того она казалась хрупкой, а самое главное, трудно было представить, как можно растянуть ее мизерное содержание хотя бы на три глотка. Зато Кайон пил кофе со знанием дела, отставив далеко в сторону мизинец правой руки. И содержимого ему хватило ровно настолько, чтобы не опередить Софью Ильиничну.
За кофе разговор шел о собаках.
Ринтын рассказал, как он впервые кормил собак. До этого он только готовил для них еду — рубил топором мерзлое моржовое мясо, копальхен, — да подносил таз дяде Кмолю. Собаки получали корм по справедливому принципу — по труду. Лучшие куски кидались вожаку, вторым пристяжным поменьше — и так далее до коренной, которой доставалось что поменьше и похуже. Обязанностью Ринтына во время кормления было отгонять чужих собак и следить, чтобы куски доставались тем, кому они предназначались. Беда, если кусок схватит не та собака. Разгневанный дядя совал в руки Ринтыну таз, кидался в гущу своры, хватал пса и разжимал ему челюсть. Добытый таким способом кусок отдавался той собаке, которой он и был назначен.