Время туманов
Шрифт:
— Ладно… допустим, что ты прав. — Ткаченко задумчиво почесал затылок. — Но если все так серьезно, то ликвидировать Зону просто не выйдет — человечество не справляется с проблемами куда меньших масштабов.
— Согласен. — Лазарев немного помрачнел. — Убрать Зону не получится… хотя, возможно, через какое-то время система сама вернется в свое обычное состояние. А вот не допустить появления новых очагов, как мне представляется, мы сможем. Но, боюсь, придется ликвидировать все крупные мегаполисы и распределить население настолько равномерно, насколько это возможно. Большие города должны будут стать сетью разделенных определенным допустимым расстоянием городков с населением, не превышающим двухсот-трехсот тысяч человек. И, что не менее трудно выполнить, ввести жесткую демографическую политику, направленную на… как бы это сказать…
— Спад
— Конечно, не во всех странах, но… боюсь, что да. Если население Земли будет по-прежнему возрастать, нас ожидает не очаговый, а тотальный крах системы. Это будет не конец человечества, нет, аналитики дают почти стопроцентную гарантию, что определенный процент людей выживет и успешно приспособится к новым условиям. Но то, что это будет конец нынешней цивилизации, думаю, понятно всем нам. Так что выбор, увы, невелик.
— Хотелось бы мне, чтоб ты, профессор, заблуждался относительно этой своей теории. — Ткаченко мрачно посмотрел в уже совсем темное окно. — А то уж больно жуткая у тебя вырисовывается картинка.
— Сам бы этого желал, — тихо проговорил Лазарев. — Уж поверьте, никакой радости от этой своей теории я не испытываю… и не хочу, чтобы она подтвердилась.
— Лопать пора и дрыхнуть до завтра. — Ткаченко достал кастрюлю с полки, протер ее и поставил на примус, после чего смешал там воду из дистиллятора и два брикета концентратов. — Горячего надо пожевать обязательно.
— Согласен, — кивнул Шелихов.
То время, пока готовилась пища, все трое провели в молчании. Каждый думал о своем — Шелихов, лежа на диване и мусоля незажженную сигарету, рассматривал потолок и едва светящуюся, постоянно гаснущую лампочку. Лазарев открыл свой ПМК и поначалу что-то записывал в отчетах, но потом тоже притих и просто глядел в окно. Ткаченко разобрал свой автомат и принялся его тщательно вычищать, несмотря на то, что почти не стрелял за время экспедиции.
Каша из концентратов пригорела. Без аппетита поужинав, Ткаченко и Лазарев улеглись спать, не снимая одежды и положив оружие так, чтобы в случае внезапной побудки оно было уже под рукой. А Шелихов выключил свет, так как лампочка почти ничего не освещала, а лишь раздражающе мигала дрожащим желтоватым огоньком — какие бы аномальные токи ни оставались в электросетях, напряжения явно не хватало. И в наступившей темноте Семен слушал Зону… ощущение того, что дом, да и весь Город не покинуты людьми, стало очень ярким и навязчивым. Здание словно вспоминало те времена, когда в нем жили, любили, ссорились, ненавидели, уставали, и тихим шепотом повторяло те звуки жизни, которые помнило. Шелихов слышал, как в соседней квартире тихонько, жалобно тренькнул звонок телефона, не долгой, звонкой трелью, а всего одним слабым, одиноким звоном. И за дверью кто-то тихо, едва-едва слышно, прошел по лестницам, и потом в вентиляции долго слышен был призрачный, неразличимый шепот. Дом потрескивал, шелестел и даже плакал, если Семену это не показалось от долгого напряжения слуха, — тоненько, жалобно, казалось, прямо за входной дверью, хотя в глазок не видно было ничего, кроме густой черноты. Изредка в пустых, ржавеющих изнутри трубах и в канализации начинались какие-то ворчливые, хриплые звуки, отвернутый кран на кухне тихонько сипел, словно дышал, и из сливного отверстия раковины веяло иногда холодным, затхлым воздухом. Это было очень похоже на ту, старую Зону — многие сталкеры, ночующие в брошенных домах, слышали странные тихие звуки, не исключением был и Семен, которому не раз приходилось останавливаться на ночлег в старых школах, хуторах или железнодорожных станциях. И вот эти неслышные шепотки, едва различимые голоса, ворчание в трубах, скребущийся звук за обоями убедили Шелихова окончательно — да, здесь Зона. Та же самая, ну, разве что с какими-то местными различиями. Конечно, все эти звуки могли лишь мерещиться сталкерам после физически и психологически тяжелых рейдов, или же так звучали медленное разрушение брошенных зданий, потрескавшийся от замерзшей в щелях воды бетон, капли воды на вечно сырых потолках, ветерок в перилах пустых лестниц. Но Семену всегда казалось, что это просто брошенные дома вспоминают когда-то живших здесь людей, и достаточно только прислушаться, чтобы разобрать слова и целые фразы в тихом шелесте отставших от стен обоев, плач в ветре, заблудившемся в вентиляционных трубах и стояках канализации, жалобы в поскрипывании дверей, тревожимых холодным осенним сквозняком. Наверное, поэтому те, кто любил ходить по Зоне в одиночку, на ночлег охотно прибивались к таким же бродягам, чтобы за вечерним трепом у костерка не слышно было шепота привидений…
А вот за окном творилось и впрямь что-то такое, что никак не могло просто мерещиться. Время от времени в ночной Москве раздавались совершенно дикие, вымораживающие кровь вопли. Отраженный странным многоголосым эхом, несколько раз в приоткрытое окно балкона прилетал захлебывающийся, визгливый хохот, непрерывно повторяющийся на одних и тех же нотах, словно в каком-то адском проигрывателе заедало пластинку. Периодически прямо под окнами многоэтажки слышались влажные, басовитые похрюкивания и низкое, горестное оханье. Издалека прилетали почти мелодичные, переливчатые крики, похожие на оперное сопрано, прерываемое настоящим совиным уханьем, — Шелихов даже предположить не мог, какие твари могут так кричать. Затем на улице все успокаивалось на некоторое время, и в наступившей тишине снова становился слышен шепот дома.
Дождавшись половины третьего, Семен слегка толкнул капитана. Тот, как оказалось, уже не спал и потому поднялся со скрипнувшего дивана сразу.
— Не узнаю я свою квартиру… все чужое, — проворчал он, проверяя автомат. — Неуютно, черт побери… и жутко неприятно таким видеть свой дом.
— Твоего дома здесь больше нет, капитан, — сказал Шелихов, укладываясь спать. — Там на улице орут иногда. Если что, не дергайся, буди, если только в окно что полезет или в дверь долбить начнет.
— Сам бы я не разобрался, ага. — Ткаченко сунул дополнительный магазин в карман разгрузки. — Давай… это… спокойной ночи.
— Скажи науке, чтоб рано нас не поднимал… пусть ждет, пока туман не разойдется.
— Добро… — кивнул военный и уселся в кресло, положив автомат на колени.
Шелихов, немного помечтав о сигарете, вскоре уснул.
— Кто вы?
Шелихов моргнул и помотал головой. Нет, не похоже это было на галлюцинацию. И все-таки что-то в этом было настолько неправильное, обманчивое, что Семен еще раз «пострелял» глазами по углам лестничной клетки, надеясь уловить боковым зрением подвох — эта уловка сталкеров часто выручала во время рейдов. Галлюцинации Зоны исчезали на краю зрительного поля.
— Кто вы? — повторила вопрос пожилая женщина и переложила из одной руки в другую большую пластиковую сумку.
— Ираида Альбертовна… соседка с седьмого этажа, — сказал Ткаченко и совсем тихо добавил: — Но… она умерла больше двух лет назад, перед самой эвакуацией… сердце.
— Дубликат второго типа. — Ученый вздрогнул, посмотрев на экран «Шелеста». — Два характерных пика в графике временных возмущений… вот черт возьми. Я о них только читал…
— О чем вы все говорите? — «Ираида» обвела всех пустым взглядом странно плоских, тусклых глаз и поправила берет на седых волосах. — Где… где моя квартира? Я… возвращалась из магазина, потом… потом мне стало плохо. Теперь не могу вернуться домой. Ничего не помню.
— Твою мать… — Ткаченко отвернулся. — Ее увезли на «скорой». Ей стало плохо в булочной на перекрестке. Не довезли до больницы.
— Да… да, я ходила за хлебом. Но там почему-то больше нет магазина… и Москвы нет. Какое-то серое пространство за дверью, ничего не видно… не знаю, не помню… ничего нет.
— Вы жили на седьмом этаже, вот здесь… была ваша квартира. Она за спиной, Зинаида Альбертовна, — срывающимся голосом произнес Ткаченко.
— Да? — Женщина обернулась. Большая серая муха, сделав несколько кругов, уселась на серое, словно покрытое густой пылью манто и начала деловито потирать лапки. Еще несколько насекомых с жужжанием выбрались из-под берета и начали кружить над дубликатом.
— Надо бы… наверно, стрелять? — неуверенно произнес Лазарев.
— Ну, тогда давай ты. Я пас. — Ткаченко шагнул назад.
«Ираида» уверенно подошла к двери, подергала ручку, затем, поискав в сумке, открыла замок ключом и вошла в темную, заросшую все тем же странным «мхом» квартиру. Дверь с громким стуком захлопнулась, и, несмотря на гулкое эхо, Шелихов расслышал щелчок выключателя.
Ткаченко тихо, но с чувством выматерился.
— Не, ребята… с меня хватит Зоны. Сколько бы денег ни обещали, я больше ни за каким хреном сюда не сунусь. — Капитан вытер пот. — В горячей точке так страшно не было, как здесь… не, ребята. Я хоть покойников с детства не боялся, но вот это уже слишком. Понятно теперь, отчего сталкеры горят…