Время туманов
Шрифт:
«Горелый, не горелый, но веду… — Шелихов даже усмехнулся такой мысли. — Мусорщик, блин… может, и правда, что Зона все равно своих бродяг метит, и прав академик Яковлев, что хоть какого-нибудь, хоть самого завалящего сталкерка, но в группу определяет обязательно. Может, и выгорит довести… хотя от этой дряни, занозы паскудной в душе уже не избавиться, похоже. Не отпускает, тварь. Не отпускает…»
— По всем параметрам снижение активности, — прокомментировал свои наблюдения Лазарев. — Впереди примерно на пятьдесят метров не регистрируется никаких возмущений, хотя… да… фоновые всплески все-таки имеют место быть.
— Аномалии на пути ожидаются? — спросил Ткаченко.
— Если верить приборам, то нет. — Лазарев поводил «Шелестом», прибор тихонько пискнул.
— Ясно… — Шелихов заметил, как опустились плечи капитана, и он немного поменялся в лице, когда группа начала подходить к улице Галушкина.
Аномалий на пути не было, но покинутая Москва внушала тяжелое, неуютное чувство пустоты и заброшенности. Город встретил Шелихова пронзительной тишиной — улица, дома, застывший на рельсах трамвай, редкие автомобили у подъездов на спущенных, продавленных шинах да еще небольшой затор на перекрестке — видно, тогда еще, в панике, случилась авария, образовалась пробка, и некоторые машины просто бросили, чтобы успеть убежать из Города. Солнце, выглянувшее было с утра, скрылось за пеленой высоких светло-серых облаков, и привычная уже летняя жара сменилась сухим теплом, и в полном безветрии казалось, что в Москве навсегда остановился, уснул даже воздух. Город был серым и пугающе пустым. Шелихов вспомнил, как в детстве его бабка, крестясь, называла заброшенную по непонятным причинам стройку на окраине города «место пусто». Кто-то говорил, что для окончания строительства банально не хватило денег. Кто-то, пожав плечами, предполагал, что у государства изменились планы и очередной проектный институт оказался ему не нужен, так как у новой власти в принципе хватало нефти, газа и никеля для того, чтобы особенно не волноваться о всяких там убыточных производствах. Но некоторые суеверные граждане, приняв чашечку водочки во время кухонных бесед обо всем на свете, сообщали полушепотом, что, дескать, место для стройки выбрали нехорошее, «пусто место». Что экскаватор при рытье котлована то и дело выковыривал из легкой песчаной земли черные рассыпающиеся доски. А вместе с досками и кое-что еще, и потом местные ребятишки носились по дворам, насадив на штакетины рыжие от долгого лежания в земле черепа, и ушлые горожане подолгу копались в песчаных отвалах в поисках изделий из драгметаллов и, по слухам, даже находили. По другим слухам, на стройке начались несчастные случаи, и что не из-за плохого бетона, а исключительно по причине «место пусто» треснула по всей длине несущая стена, и обрушился лестничный пролет, задавив строителя, и посадили проворовавшегося бригадира, и вообще плохо было там, не везло. Бабка рассказывала про бывшую стройку по вечерам, когда внуки просили «бабусь, чего-нибудь страшненького». И для Семки «пусто место» навсегда осталось брошенным, разваливающимся недостроем с залитыми колодцами, стопками ноздреватых бетонных плит, ржавой арматурой в стенах и тяжелым, сырым зловонием мокрых подвалов. Но самой яркой нотой в ощущениях было чувство гулкой, ясной пустоты в засыпанных штукатуркой коридорах, отсутствия не чего-нибудь конкретного, а просто глубокого, всеобъемлющего отсутствия во всем — в летних облаках и краешке небесной синевы, заглядывающих в пролом крыши. В отходящих от стен дверных косяках и хрусткого слоя кирпичных осколков под ногами. В захламленной лестнице, уводящей вниз, во тьму залитого подвала. Пропитавшись той самой бабушкиной «место-пустотой», паренек уходил от заброшенной стройки с щекочущим чувством легкой жути на сердце и с твердым решением не возвращаться больше в это страшное и тоскливое место. Но он возвращался… много раз. Возвращался даже тогда, когда немного отпустило от того памятного купания в колодце, возвращался, пока худощавого парня с открытым, немного напуганным взором не взяла в оборот совсем другая жизнь…
— Пусто место, — одними губами прошептал Шелихов и зачем-то крепче сжал шейку приклада.
— Пройдемся вон до того дома. — Ткаченко махнул в сторону одной из двух высоких, каким-то особнячком стоящих многоэтажек-близнецов. — Надо… глянуть кой-чего. Может… а, ладно…
И Шелихов, не спрашивая, повел отряд к указанному дому. Помалкивал детектор «Шелест», да и Семен не видел пока ни одной «подлянки» на пути — просто асфальт, тротуар, засохшие деревья, хотя местами редко, но попадались живые ясени и клены, а недалеко от разбитых витрин зеленел даже старый тополь, с которого, несмотря на осень, почему-то летел пух. У подъезда Ткаченко обошел Шелихова, открыл металлическую дверь и скрылся в темноте подъезда. Семен, запланировав будущий «разбор полетов» за такую вот самодеятельность, последовал за ним.
Поднимались долго и в полном молчании. Семен отсчитал двенадцать гулких, пустых этажей, прежде чем капитан завернул на лестничную площадку и долго стоял у обитой дерматином двери, неуверенно крутя в пальцах ключ.
— Надо же… не взломали. Почти два года не был здесь… — И Андрей, вздохнув, два раза клацнул ключом в замочной скважине.
То, что в квартире давно не было людей, уже чувствовалось. На обоях, особенно по углам, видны были следы весенне-осенней сырости, успевшей похозяйничать в неотапливаемом помещении. Пенопластовые плитки на потолке местами отошли, на окнах появились черные пятнышки уже засохшей плесени. Сыростью, впрочем, не пахло — в квартире чувствовалась только легкая кисловатая прохлада застоявшегося воздуха.
— Добро пожаловать, господа, в гости, — буркнул Ткаченко, снимая обувь и доставая из шифоньера несколько пар легких пляжных тапок. — Извиняйте, что не позволяю топать в ботинках. Жена подмела и вымыла перед отъездом все полы, так что…
— Все нормально. Понимаем. — Ученый снял ботинки. — По квартире не дело в уличном шлепать.
Шелихов, хмыкнув про себя, тоже переобулся, хотя и не мог понять капитана. Какая, к черту, квартира, какие полы? Все, это уже не дом, это Зона, и максимум, на что может претендовать бывшая квартира, так это на временный схрон между ходками. Причем хороший схрон — двенадцатый этаж, крепкая стальная дверь с толстым засовом, отсутствие следов мародерства в подъезде, и вроде бы в доме нет аномалий, а там кто знает. В зале выход на широкий застекленный балкон, и, учитывая величину здания, высоту квартиры и целую «стопку» точно таких балконов ниже, можно было использовать лоджию в качестве отличного наблюдательного пункта — ни один мародер или мутант не заметит осторожного наблюдателя, при условии, конечно, отсутствия у твари способностей к сверхчувственному восприятию.
— Извините, дома угощать нечем. — Капитан развел руками. — Хотя кое-какой припас есть… еще со времен турпоходов остался. Один я с собой забрал, второй где-то здесь валяется… ага. Вот он.
И Ткаченко установил бензиновый примус прямо на газовой плите, предварительно сняв решетку. Затем притащил из прихожей пластиковую канистру, завернутую в несколько плотно завязанных пакетов.
— На полках есть сковородки, тарелки, всякая всячина, которую не смогли забрать с собой… жена, правда, надеялась, что скоро вернемся, когда тут все уляжется. — Андрей вздохнул. — Я ее веры, признаться, ни разу не разделял.
— Правильно делал. — Шелихов потрогал плотные бархатные шторы. — Свет, если что, предпочтителен свечной и при закрытых занавесках. В городе светлое окно издалека видать, сами понимаете…
— Не думаю. — Лазарев уверенно щелкнул выключателем. Люстра, на удивление, загорелась, но очень слабым, едва ли в четверть накала, ровным светом. — В неповрежденных сетях по неясным пока причинам индуцируются слабые токи… и во многих квартирах, по данным ночных, съемок слабо светятся окна. Особенно в Очагах, где высока аномальная активность. Так что вряд ли это будет демаскировкой — мародеры, как мне кажется, должны избегать светящихся квартир.
— Не кажется мне, что здесь будут именно мародеры, — добавил Ткаченко. — Окрестности ВВЦ пользуются среди них очень дурной славой… единственно, не исключены встречи со сталкерами — по слухам, этот район может быть богат на разные аномальные штуковины. Народец этот, уж извини, Семен, тоже мутноват и непредсказуем, но по крайней мере это не бандюги, а в большинстве своем безобидные и тихие мэны, если их, конечно, не цеплять.
— Насчет их тишины и безобидности я бы лично поспорил, — хмыкнул Шелихов. — Таких нам ватрушек выписали однажды, что вся моя бригада за полчаса легла и больше не поднималась, сам дохляком до глубокой ночи прикидывался. Повезло, что поверили и поберегли проверочный патрон.
— Как это — поверили? — удивился Ткаченко.
— Санек Сипатый пулю ртом поймал. — Семен ткнул большим пальцем в подбородок. — Да не простую, а с двустволки почти в упор. Совсем не мучился, болезный, и бугра своего спас — у меня на морде было столько мозгов и кровищи, что даже глаза открыть трудно. Труп, как ни крути, зачем его проверять, видно же.
— Везунчик ты, Серый.
— Ну, это как посмотреть, насколько мне свезло, мужики. — И Семен, пока еще слушались руки и привычная одурь болезненного страха не затуманила мозг, вколол себе дозу «седатина-8». — Наука, ваша очередь о себе рассказать, благо, тихо вокруг, мирно и самое время после ходки расслабиться.
— И то верно, Игорь Андреевич. — Ткаченко достал из рюкзака две полуторалитровые бутылки с водой, набранной в одном из родничков на берегу Яузы, и начал собирать походный дистиллятор. — Я тут пока с водой разберусь, чтоб поесть-попить, заодно и послушаю. Нате вот… только много не давите. По чуть хватает.
Семен поймал тюбик «мази для чистки рук» и нанес пахучий крем на кожу. Лазарев, похоже, тоже был знаком со «сталкерским рукомойником» — размазал пасту и помахал ладонями, давая средству засохнуть в тонкие эластичные «перчатки».