Время тяжелых ботинок
Шрифт:
Она страшилась одиночества и тут же решила – домой!
Леонид её, скорей всего, больше не хочет, этого Василя она напугала до смерти, а в Озерках до её тела охочих хоть отбавляй! Четыреста долларов у неё есть, ничего, как-нибудь проживёт. А кончатся деньги – рванёт путанить в Москву, в бригаду к однокласснице Таньке, та давно зовёт.
С этими мыслями она вдоволь повалялась в ванной, пошалила со своей беленькой лохматой киской и стала собираться.
Из окна второго этажа нелегалка увидела, как домоправители Василь и Наталья грузятся в мотоцикл с коляской, выезжают за ворота, и те автоматически закрываются.
Ей страсть как захотелось порыться в шкафах и ящиках, походить по комнатам, заглянуть под кровати и сунуть нос во все тёмные углы этого огромного дома. На неё снова нахлынуло возбуждение, она привычно рукой его сняла, это помогло, но ненадолго.
Олеся бегом спустилась в столовую на первом этаже, открыла первый попавшийся шкаф на стене и увидела початую бутылку своего любимого яичного ликёра. Это было единственное, что могло отвлечь от плотского вожделения, и она прямо из горла сделала огромный глоток.
– Теперь можно и в путь! – прокричала она своему отражению в большом овальном зеркале в ажурной раме, подхватила сумочку и распахнула дверь чёрного хода.
Если бы на пороге её встретили шесть милиционеров с наручниками, которые хором скандировали: «Убийца, ты осуждена и приговорена к расстрелу на месте!», то и тогда она бы испугалась меньше.
На неё, готовые к атаке, уставились свирепые морды четырёх ротвейлеров.
Они стояли полукругом, в центре – самый крупный кобель Окчар и сука Абигель, кобели Прум и Кеззи – по бокам. Клички по разноцветным ошейникам она легко запомнила ещё вчера, но с утра собаки были заперты в вольере: на тракторе привозили для рассадки кустарник.
Олеся в ужасе захлопнула дверь и почувствовала, что сердце вот-вот вырвется из груди.
Больше всего на свете она боялась таких огромных собак.
На кухне, перепуганная, ещё раз приложилась к бутылке с яичным ликёром, поняла, что брошена всеми, и стала тихонько плакать от жалости к самой себе.
10
Через неделю Кинжалу позвонил Желвак и попросил срочно приехать в особняк Толстого.
За себя Брут не боялся – этому учил Палыч но необходимые меры безопасности решил предпринять.
– Прихвати свой «дипломат» – приказал он начальнику охраны.
Кроме стреляющего кейса-автомата фирмы «Хеклер унд Кох» в руках бывшего полковника-спецназовца Кинжал увидел, что следом выехали две машины: одна сопровождающая, другая прикрывающая – обычно, обходились только телохранителями внутри «мерседеса».
На Бруте под сорочкой был бронежилет новейшего образца. В кобуре мобильного телефона – золотой кастет, подарок деда Вано.
«Никогда не таскай с собой огнестрельного оружия», – учил пахан.
На повороте с Новой Риги повстречались кавалькада милицейских машин и «скорая помощь».
«Убрали другого», – понял Оса.
Метров через сто пятьдесят он попросил остановить, вышел из машины и набрал номер Айсора:
– Твоя работа?
– Вас не слышно, перезвоните через семь минут.
Это означало: «По данному каналу связи тема не обсуждается».
Айсор даже не счёл нужным шифроваться, сделать вид, что он здесь ни при чём. Он косвенно подтвердил – да, а ты как думал?
«А, действительно, Леонид, о чём вы думали?» – с усмешкой обратился он к самому себе.
В особняке хозяйничали Желвак и его начальник охраны Алекс.
В огромной столовой сидела молодая женщина в простом чёрном платье и траурной косынке, безвольно опустив на колени руки. Она уставилась в одну точку, а ей в глаза пытался заглядывать мальчик лет шести, очень похожий на Толстого.
Братаны обнялись.
– Присоединяйся, Кинжал.
Таким Желвака он не видел никогда.
– Убийство?
– Да нет, похитрее… Тут инфаркт организовали, серьёзные люди, с-суки рваные.
Такой заказ раза в два дороже, чем работа снайпера.
– Может, он сам…? – Кинжалу было трудно владеть голосом.
– Запомни, братишка, есть люди, которые своей смертью не умирают никогда.
Толстый принадлежал к их числу. Я – не прокурор, мне доказательства не нужны, тут и так всё ясно.
Алекс осматривал оружие в распахнутом железном шкафу.
Там были ружья, винтовки. Кинжал увидел самозарядный карабин Симонова, – с таким до недавнего времени бойцы Кремлёвского полка охраняли мумию Ульянова-Ленина.
Брошенный хозяином весь этот арсенал выглядел самодостаточно, грозно и всем своим видом выражал готовность к бою.
Желвак перебирал бумаги покойного, одни рвал и бросал в пластиковый мешок, другие откладывал.
– Леонид Сергеевич, обшмонай те ящики, – Желвак показал на два комода по разные стороны огромного окна. – Все бумаги, оружие – сюда. Остальное – не наше дело.
– Я могу поговорить с женщиной? – Кинжал страшился прикасаться к ящикам и решил потянуть время.
– С ней уже так поговорили менты, что валокордина в доме не осталось. А что ты хочешь узнать? Может, я тебе отвечу? – Желвак близоруко щурился, а носить очки или хотя бы линзы категорически отказывался: «Вор в очках – всё равно, что х… в пенсне».
Это была цитата из Толстого.
– Я просто хотел с ней… познакомиться, – хорошо, что Желвак был занят бумагами, а то рассмотрел бы побелевшие скулы Кинжала.
– Валяй, только недолго, нас ещё в прокуратуре ждут, а ты должен быть рядом. Пусть видят, что к ним не просто кореша покойного вломились, а притопали ДЕНЬГИ. Мне надо, чтобы их следаки по этому делу работали на меня и перекрыли все каналы утечки информации. Ту гниду, что Захарыча замочила, я найду. И порежу на пионерские галстуки.