Время Вьюги. Трилогия
Шрифт:
Нордэна кивнула на белую дверь:
— А если нет, то его уже начали мостить, и он будет.
— По вашим словам выходит, что лучшие по нему не пройдут.
Магда пожала плечами:
— Лучшие-худшие. Правы-неправы. Выживем-не выживем. Лет через сто от всех этих наших великих дилемм и дум останутся пару скучнейших абзацев в учебнике истории, над которыми будут спать дети. Вот и все. И никакой другой правды в мире не придумали. Лучше бы нам всем это понять и прямо сейчас разойтись по разным углам пить вино, играть в карты и любить кого-нибудь. Это должно бы помочь.
Парень усмехнулся, и Витольд понял, что вряд ли тому действительно шестнадцать, на которые он выглядит.
— Честное слово, я бы очень хотел, чтобы нашим следующим кесарем стали вы. Но им будет облаченный в собственное величие полудурок, которому приспичит получить в этом учебнике истории не два абзаца, а целую главу, и мы с вами пойдем мостить броды…
— Кай, — с нажимом произнес Эдельвейс. Тот осекся, а потом отвесил Магде глубокий поклон, кивнул Маэрлингу и быстро пошел прочь.
— Витольд, примите мои соболезнования. Я еще вчера взял на себя смелость написать вашим сестре и бабке. Мне бы не хотелось, чтобы они завтра узнали из газет. Если вдруг вы вспомните что-то, я буду вам очень признателен. Поверьте мне, от того, найдем мы то, что ищем, или нет, в самое ближайшее время, зависит покой очень многих людей, которые ни в чем не виноваты. Если вы знаете еще хотя бы одного порфирика…
— Доносы в жизни не писал, — не то чтобы вскинулся, а просто поставил собеседника перед фактом Витольд. Все порфирики и доносы мира его сейчас волновали гораздо меньше, чем необходимость пойти в морг. Он отвечал совершенно механически, потому что здесь стоял вроде как жандарм, который вроде как задавал вопросы, и ответы на них вроде как должны были помочь найти убийц, словно во всем этом еще имелся какой-то смысл.
— Я не прошу вас писать донос. Не прошу называть имена. Мне нужна только сыворотка — больше ничего.
— Вы прекратили охотиться на ведьм и бесов, да?
— Нет. Но ведьмы и бесы объявили шабаш, который очень плохо закончится.
Магда вдруг прищурилась.
— А на что вы пойдете, чтобы остановить этот шабаш?
Винтергольд пожал плечами.
— Не ждите, что я скажу «на все». Но на многое. В том числе, на должностное преступление — ведь об этом был вопрос?
Магда непроницаемо улыбнулась. Витольд впервые в жизни видел, как из ее улыбки словно выцвело все тепло.
— Почему вы вступились за Дэмонру, мессир Винтергольд? Вы ведь нас не любите.
— Нас — это кого?
— Нордэнов. Военных.
Эдельвейс вздохнул, как человек, который готовился сделать неприятное, но необходимое дело, и тускло заговорил:
— Вы знаете, госпожа Карвэн, кого я люблю или не люблю — мое глубоко личное дело. Работа в охранке базируется совсем не на принципах любви, в чем бы вам ни клялись в газетах. Я при всем желании — даже если бы оно у меня имелось — не смог бы возлюбить террористов, порфириков и прогрессивных интеллигентов, выступающих за права бандитов и социально опасных элементов. Потому что в мире, в котором им было бы комфортно жить, мне было бы крайне неуютно. Наверное, проблему со свободой слова и веры следовало решать еще лет сто назад, но теперь уже поздновато и каждый школьник знает, что государственный строй охраняют палачи и сатрапы, а те, кто раскачивает лодку — герои и великомученики. Так вот, при всей моей нелюбви к нордэнам, которую я даже не буду скрывать, Дэмонра ближе к палачам и сатрапам, чем к героям и великомученикам. Поэтому я рад, что смог ей хоть чем-то помочь.
Магда с минуту молчала, словно что-то обдумывала, затем кивнула:
— Хорошо. Я вообще не за палачей и сатрапов, но борцы за свободу на площади мне сильно не понравились. Особенно тот, что выстрелил из окна, и те, кто его туда посадили. Я достану вам то, что вы ищете. А вы знаете, какая помощь мне от вас нужна.
— Догадываюсь, — скривился Эдельвейс. — Хотя в глубине души я буду надеяться, что вы просто попросите состряпать вам титул покрасивее. И да… Не знаю, что у вас тут произошло, но Кай плохого не посоветует. Если он говорит пускать к ней только проверенных медсестер, лучше так и сделайте.
Прежде чем Магда успела ответить, Витольд оттолкнулся от стены и направился в палату. На этот раз дверь открылась легко.
Ингрейна без макияжа, как ни странно, казалась сильно моложе своих лет. Если бы не сетка мелких морщин в уголках глаз и строгая складка у губ, ее вообще могли бы принять за барышню-институтку. Обычно собранные в высокую прическу волосы были заплетены в простую косу и лежали на подушке, тускло поблескивая. Лицо нордэны по цвету мало чем отличалось от наволочки, даже губы сделались совсем белые. Она лежала с закрытыми глазами, и единственным признаком жизни, который Витольд заметил, была голубоватая жилка, бьющаяся на виске.
Маэрлинг прошелся по палате — ровно три шага, поскольку это была вся ее длина, и замер, не зная, что делать. Сесть на стул рядом с кроватью и ждать? Даже если бы Ингрейна каким-то чудом выжила, ни отца, ни Милинду это бы не вернуло.
— Если сочиняете, что бы такого утешительного сказать, лучше просто откройте окно, — слабым и сиплым голосом попросила Ингрейна, почти не поднимая ресниц.
Справедливо рассудив, что нордэну в таком состоянии простуда точно не добьет, Витольд выполнил ее просьбу и впустил в пропахшую лекарствами и бинтами комнату осеннюю прохладу. С некоторым облегчением опустился на стул рядом. Подумал и осторожно взял руку Ингихильд, безвольно лежащую на одеяле.
Нордэна попробовала улыбнуться, но тут же скривилась от боли.
— Какой пассаж. Умру в обществе самого Витольда Маэрлинга. Как думаете, сколько девиц мне сейчас люто завидуют?
— Не так уж много.
— По-моему, вы недооцениваете людскую глупость.
Ладошка у Ингихильд была совсем маленькая и холодная как лед.
— Вам чего-нибудь хочется?
На этот раз нордэна все-таки улыбнулась:
— Мороженого и в парк. А из выполнимого — хочу, чтоб вы перестали меня жалеть, это гораздо удобнее делать за дверью.
Витольд прислонился лбом к холодной ладони.
— Ну раз мне нельзя вас жалеть, тогда вы меня пожалейте.
Нордэна вздохнула.
— По-моему, мы с вами уже договаривались, что люди, которые хотят доползти до будущего, не должны жалеть никого.
Витольд не хотел идти в будущее и уж тем более в него ползти. Он был бы рад навсегда остаться в настоящем, а лучше — вернуться в прошлое, такое ласковое, теплое и родное, которое с каждым тиканьем часов на руке падало все глубже и глубже, как в болото проваливалось. Не лежи Ингрейна при смерти, пожалуй, он бы ей об этом сказал и рассказал бы про свою семью, но нордэна оказалась права тем, что ни один человек на земле ничем не может помочь другому, а потому и жалеть не должен. Он не помог Ингрейне остановить бунт, и она лежит и умирает от страшной раны в животе. Она не смогла остановить бунт так, как это должно было произойти, и в Серебряном кружеве толпа разнесла его фамильный особняк. Узел, наверное, вязали многие люди, вязали годами, вот он был свит — и все начало резко рваться. Резануло Ингрейну, резануло его…