Всадники
Шрифт:
Турсун покачнулся… Казалось, сейчас он рухнет рядом с конем. Но он устоял на ногах. Послышался почтительный шепот:
– Как он страдает!
– Как он любит сына…
Турсун смотрел на коня. У того из ноздрей пузырями пошла кровавая пена. Он издыхал.
«Я наказал его вместо себя? – думал Турсун… Или хотел наказать себя таким образом?»
Он подумал о Джехоле… тот не смог помочь Урозу победить, а помог другому… который сломал ногу Урозу… Несравненный конь, лучший во всех трех провинциях… И стал инструментом колдовства… Джехол… Даже Джехола у Турсуна не осталось…
Он вдруг резко повернулся и зашагал к своему дому. Там отдыхал Гуарди Гуэдж… Единственный человек на свете, который все понимал, знал все заранее и не осуждал. О, как сейчас Турсуну нужен был Гуарди Гуэдж!
– Пращур ушел вскоре после тебя, – сказал вполголоса Рахим.
– Куда? – спросил Турсун.
– Он никому не сказал, – ответил Рахим по-прежнему вполголоса. – Только очень просил передать тебе привет и огромную благодарность от него.
Турсун прилег на чарпай, закрыл глаза. И внезапно ощутил такое одиночество, что ему на мгновение показалось, будто и собственное сердце перестало его слушаться… «Уроз! Уроз! Где ты?» – кричала душа Турсуна… И он понял вдруг, что только сын ему и нужен. «Но тогда что же получается, – спрашивал себя Турсун, – значит, я люблю его?» И тут же у него в голове возник новый вопрос:
«А если бы он вернулся победителем?»
Турсун представил себе горделивое, презрительное, торжествующее лицо сына и на мгновение почувствовал к нему ненависть… Но потом увидел в этих глазах, беспощадных к другим, взгляд, обращенный к нему с надеждой, с тайным желанием быть признанным, одобренным. Те же глаза, что тогда, перед домом в степи.
«Уроз… Уроз…» – прошептал Турсун… Он зажал себе рот рукой, чтобы заглушить стон отчаяния и нежности, стон, через который выходила из него его великая гордыня.
Больше Турсун думать не мог. Во всем его теле начались страшные боли. Когда первый приступ прошел, Турсуну вспомнилась сегодняшняя скачка.
«Это я расплачиваюсь за мою молодость сегодняшнего утра, – подумал он. – В моем возрасте такие вещи даром не проходят».
Ему послышался голос Гуарди Гуэджа. «Старей быстрее», – говорил тот.
– Чем я могу тебе помочь, о Турсун? – спросил Рахим.
Открыв глаза, Турсун увидел шрамы на щеках мальчика. Его первая несправедливость… первая низость… Нагайка… Она лежала рядом, в изголовье… Любимая, священная… Ременная плетка рядом с лицом… Отвратительный запах кожи, крови, пота… Замученный конь…
– Возьми нагайку, – сказал Турсун Рахиму. – Спрячь ее, закопай… Не хочу больше ее видеть… никогда.
Часть третья
ПАРИ
I
ДЖАТ
Плато, на котором находился караван-сарай, было небольшим. Очень скоро Уроз и Мокки добрались до ущелья, прорытого горным потоком. А полуразрушенный караван-сарай исчез за поворотом.
Уроз повернулся к саису, шедшему позади Джехола, и
– Недолгим будет переход. Посмотри на небо.
Солнце опускалось меж двух вершин, словно втягиваемое в гигантский колодец. Оттого, что свет его был ограничен двумя стенами, диск солнца казался еще более тяжелым, еще более огненным. И цвет его был странным: темно-пурпурным, чуть ли ни черным. Мокки сказал сиплым голосом:
– На солнце уже ночь.
– Иди впереди коня, – сказал Уроз. – Я буду чувствовать себя спокойнее.
Долговязый саис повиновался. Проходя мимо Уроза, он вопросительно взглянул на него своими покорными, несчастными глазами. «Почему он мне так говорит? – читалось в этих глазах. – Какая опасность тебе грозит, когда я иду позади?»
Мокки обогнал Джехола и пошел вперед, сутулясь больше обычного. «Трусливая, рабская душа, как сырые дрова, гнилые и безжизненные, – подумал Уроз. – Ничего, придет время – я сумею разжечь в тебе огонь».
Они недолго искали место для ночлега. Сумерки еще не окончательно сгустились, когда тропа, по которой они поднимались, неожиданно расширилась, превратившись в овальную площадку, где речка, успокоившись, образовала небольшое озерцо. Вокруг росли жесткие кусты и узловатые деревья. Лучшего места для отдыха не придумаешь.
– Ссади меня с коня! – приказал Уроз.
– Сейчас, сейчас. Минутку, – заторопился Мокки. Обычно такой быстрый и счастливый, когда речь вдет об оказании услуги, тут он подошел к Джехолу нерешительно. Сильные его руки, так хорошо помогающие, на этот раз были глупо неловкими, медлительными. Чтобы приподнять Уроза и опустить на землю, ему потребовалась уйма времени. При этом он чувствовал, как из-за этих неловких движений все тело Уроза, пышущее жаром, судорожно сжимается. Коснувшись ногой земли, Уроз хрипло и пронзительно вскрикнул. То был стон человека, не умеющего, не привыкшего стонать.
– Я тебе сделал так больно? – воскликнул Мокки.
Левая нога Уроза изогнулась под каким-то невероятным углом.
– Нога, нога… – прошептал Мокки.
Он встал на колени, протянул руки к сломанной ноге. Уроз оттолкнул его, схватил обеими руками сломанную кость и вправил ее, не издав ни единого звука. Потом плавно откинулся назад. Лицо его оказалось напротив лица Мокки. То ли от сгустившихся сумерек, то ли от невероятной усталости у его лица был пепельно-мертвенный цвет.
– Это я сделал тебе так больно? – повторил саис.
– Недостаточно, чтобы убить, – ответил Уроз.
Сказал, словно выдохнул из себя жар, смешанный с желчью.
Мокки отшатнулся от него и опустился на колени.
– Уроз… о Уроз… – воскликнул он.
Он качнулся вперед, как при молитве, и тихо повторил:
– Уроз… о… Уроз.
И еще раз совсем тихо, как шепот воды:
– Уроз… о… Уроз.
Но человек, к которому обращались слова, исчез. Мокки казалось, что в потемках, быстро сгустившихся у земли, он еще различает что-то больше похожее на тень или на неровность почвы, чем на человеческое тело. Уроз, поглощенный землей?.. Погребенный…