Все друзья делают это
Шрифт:
А потом пришел папа и сказал, что тоже хочет часть денег.
Я помню их разговор с мамой на кухне — мама сидела каменная и онемевшая, а папа долго не решался привести аргументы, почему с ним должны поделиться деньгами. А потом сказал, что встретил хорошую, веселую женщину, что они планируют скоро выехать из страны, а для этого нужны средства.
— Я не претендую на квартиру, — сказал он. — Она останется моей дочери, Ане. Мне просто нужно немного денег, пойми!
Мама кивнула.
Вскоре я узнала, что она сняла со счета сумму, которую просил папа. А после того,
Так странно…
До этого я была уверена, что мои родители друг к другу просто привыкли. Я никогда не слышала, чтобы они говорили друг другу что-то ласковое, приятное. И никогда не замечала, чтобы мама смотрела на папу с таким же восторгом и обожанием, как Инга Викторовна на Ивана Петровича, а тут…
Я была уверена, что это пройдет, что мама смирится, мысленно отпустит папу, как его отпустила я. Нет, мы виделись с ним, но я знала, что он уезжает и вместо истерик и упреков обещала, что однажды приеду в гости и посмотрю, как живется там, на чужбине, дорогому для меня человеку.
Я наивно полагала, что если с маминой стороны не было сильных чувств, она быстро перестроится, приноровится к переменам. Никто не будет ворчать, что в ванной комнате забыли выключить свет. Никто не будет промахиваться носками мимо стиральной машинки и требовать каждое утро чистых и выглаженных рубашек. Никто не будет ждать вкусного завтрака срочно, потому что опаздывает на работу. И не с кем будет ворчать вечерами в комнате, перед сном.
Для меня папа был идеальным. Но как муж… не знаю, тогда я считала, что на месте мамы была бы рада тому, что с меня сняли груз обязательств.
Но что я тогда понимала?
Как оказалось, моя мама не просто тосковала по папе. Она без него иссякала.
А потом папа уехал, а в нашей жизни появились они… мужчины.
Новые мужчины моей обожаемой мамы. Они так часто менялись, что я даже не пыталась запомнить их имена. Хотя мама меня с ними знакомила и каждый раз непрозрачно так намекала, что этот мужчина, вот ЭТОТ, задержится в нашей жизни надолго.
Но, кажется, надежду в словах мамы слышала только я. И этот мужчина, и тот, и тот, что уже точно-точно надолго, одинаково исчезали. Иногда расставание было ровным, а иногда мама рыдала так громко в своей комнате, что я не могла уснуть до утра. И подойти не могла к ней, обнять и утешить, потому что однажды вот так уже подошла и услышала, как она в истерике шепчет:
— У меня взрослая дочь… У меня слишком взрослая дочь, чтобы я хоть кому-нибудь показалась молодой и красивой… Кто такую старую возьмет замуж? Никто… никому не нужна…
Мне нужны были силы, чтобы продолжить, и Никита поняла это — обнял меня, потянул на себя, заставив лечь рядом. Успокоившись, я продолжила свой рассказ…
…Наверное, мне все-таки надо было тогда подойти к маме. Подойти и просто обнять. Или сказать то, что я думаю на самом деле — моя мама красивая и молодая, моя мама самая лучшая на Земле!
А я затаила обиду, закрылась в ней и тем самым закрылась от мамы.
Я закрылась. И у нее для отрады остались только мужчины.
Они все так же легко находились и все так же легко уходили. Но мне было почти все равно, а мама уже не расстраивалась.
Она смирилась, приняла новые правила, как я когда-то мечтала.
А потом мужчин заменило спиртное. Не самые лучшие перемены. А правилом, которое впервые ввела у нас мама, стало — молчать обо всем. Я никому не могла рассказать о том, что у нас происходит. Мама просила, да и самой было стыдно. Ужасно стыдно.
— Особенно перед тобой, — призналась чуть слышно Никите и снова нырнула в воспоминания…
…Мама пила много, но осторожно. Только дома, вино и одна. А поздно ночью, когда она засыпала, я выбрасывала бутылки в мусорник другого двора. Чтобы никто не подумал на маму — мне казалось, что если увидят вино, обязательно сопоставят все факты и начнут подозревать именно ее. Потому что те алкоголики, которых знал весь наш двор, пили что подешевле, а мама могла позволить шиковать в своем горе брошенной женщины.
Она так и сказала, когда я убирала за ней бутылки, что она старая брошенка, и ей уже все равно.
Я разозлилась.
Ужасно разозлилась, и впервые за свою жизнь хотела высказать ей все, что думаю о ней, хотела открыть ей глаза, заставить ее взглянуть в зеркало и увидеть, в кого она превратилась!
Но мама уснула.
Не вставая. Облокотившись о стол. И во сне она так улыбалась — нежно, трогательно и настолько знакомо…
Я поняла, что вот она, моя мама. Она не исчезла, никуда не ушла. Она по- прежнему рядом. Просто ей очень плохо. А я стою и наблюдаю за тем, как она страдает. Я ничего не делаю, чтобы ей помочь! Взрослая, бесполезная дочь!..
Наверное, Никита думал, что я расплачусь, потому что свернул уголок покрывала и осторожно прикоснулся им к уголкам моих глаз.
— Что ты?.. — улыбнулась я.
И только взглянув на повлажневшую ткань, поняла, что я не просто тихонько плачу. Я, кажется, готовлю в этом доме потоп!
Нет, нет, надо взять себя в руки.
Я выдохнула, помолчала, пытаясь успокоиться и собраться с мыслями, и снова продолжила говорить…
…Когда мама привела к нам в дом дядю Толю, мне показалось… Нет, конечно, мой папа был лучше всех и других на эту роль я даже и не рассматривала. Мне было пятнадцать — какой еще новый папа? Но мне показалось, что дядя Толя может… Как бы точнее сказать? Подойти моей маме, прижиться у нас — наверное, так.
Он был тихим, спокойным и работящим. Работал слесарем в автомастерской, хорошо зарабатывал — чтобы поставить машину к нему на ремонт, выстраивалась целая очередь. Возможно, как раз из-за того, что он много и тяжело работал, он умел ценить домашний уют. Я видела, что мама снова начала расцветать, поэтому, когда однажды она спросила: не буду ли я против, если дядя Толя переедет к нам, возражать не стала.
А зря.
Было бы лучше, если бы они так и продолжали просто встречаться. Или если бы мама переехала в его однокомнатную квартиру. Но у нас квартира была побольше, к тому же, она боялась оставить меня одну — девочка, да еще сложный возраст. Ну да…