Все кошки смертны, или Неодолимое желание
Шрифт:
– Вы что себе позволяете?!
– рев динозавра пошел гулять по моему офису, как по доисторическому лесу. А кустистые брови опасно сгрудились на краю обрыва лобной кости.
– Какое еще преступление?
– сузив глаза до полной амбразурности, процедил поджарый.
– Ты нам зубы не заговаривай!
– Не припомню, когда это мы перешли на «ты», — пробормотал я.
– А вообще-то начинайте привыкать: в камере, да и на зоне все тыкают, особенно конвой.
– И глядя, как у поджарого отваливается челюсть, сообщил уже без намека на иронию: - Вчера во дворе был найден труп Нинель. Ее выкинули с балкона. Или заставили прыгнуть, что, по сути, одно
– Я в это время еще спал, - растерянно просипел толстяк. И я понял: один уже сломался.
– А у вас самого алиби есть?
– нервно тявкнул поджарый гончак.
– Ведь увезли-то ее вы!
– Вынужден огорчить, дружок: у меня как раз есть! Я-то, в отличие от вас, хлебнул уже радости общения с нашей ментовкой. И как видите - на свободе. А вот вам еще предстоит за нее побороться…
– Постойте, постойте, - просяще вытянул вперед пухлую руку присмиревший динозавр.
– У вас тут нестыковочка: если у полиции нет пока ни одной версии, значит, там еще не знают про нашу… мн-э… стычку в этом… мн-э… увеселительном заведении?
– Отличный вопрос!
– заметил я поощрительно.
– Самый на текущий момент существенный. Нет, в полиции пока нет этой информации. Но скоро поступит.
– Откуда это?
– Как «откуда»?
– поразился я. И продолжал уже напористо, с искусно дозированными грозовыми нотками в голосе: - Вы что, шутки сюда пришли шутить? Сами сказали: пошли в полицию! Пошли так пошли, все там расскажем, а власть - на то и власть, разберутся как-нибудь по справедливости, кто прав, кто виноват! Компетентные все ж-таки органы.
Парочка визитеров быстро переглянулась. Но по их глазам не было заметно, что они в полной мере разделяют мой оптимизм. Ни в отношении справедливости власти, ни насчет компетентности органов.
– Я тут подумал… - пробурчал, сдуваясь на глазах, толстяк.
– Незачем так торопиться… Ну, мы погорячились, вы погорячились - чего не бывает! Давайте сядем, обсудим, что к чему…
Динозавр поджал хвост.
Но и я не был расположен слишком далеко заводить этот спектакль. Первый тайм, то бишь первый акт, остался за мной, а мысль играть второй под режиссурой Харина с Мнишиным меня самого не больно вдохновляла.
– Садитесь, господа, - просто сказал я, сам опускаясь в кресло.
– И может, мы наконец познакомимся?
Господа оказались заезжие. Негоциант из Пензы Петр Борисович Панич, олигарх местного масштаба, и его…
Тут они неизвестно зачем предприняли вялую попытку заморочить мне голову баснями то ли о близком друге, то ли о дальнем родственнике, но сегодня явно был не их день. В конце концов пришлось им сознаться, что внешность поджарого гончака отвечает также и его сущности. Он мой коллега, нанятый Паничем частный детектив приволжского розлива по фамилии Малай, которого работодатель в разговоре почему-то снисходительно именовал «Малой» — с ударением на последнем слоге. Тот откликался.
– И что вам нужно было от Нинель?
– поинтересовался я.
– От нее лично - ничего, - гневно затряс брылями Панич.
– Она сама волнует меня как… как вчерашнее дерьмо в гальюне!
Он замолчал, и я тоже - впечатленный этим натуралистическим образом.
– У Петра Борисыча дочка пропала, Марта, - серьезным голосом сообщил Малой-Малай.
– Ее ищем.
– Что значит пропала? Сбежала с заезжим цирком?
– хмыкнув спросил я. Но тут же по лицам гостей понял, что для них это отнюдь не повод для зубоскальства, и тоже перешел на деловой тон: - Ушла из дома, похитили?
– В Москву уехала, вместе с подружкой, Светкой Михеевой, - с тяжким вздохом понурился соломенный папаша.
– Теперь это называется пропала?
– удивился я. Подумал и уточнил: - Или «пропала» - в смысле стала «совсем пропащая»?
– Во всех смыслах, - отрубил Петр Борисович. — Сначала вбила себе в свою баранью башку, что будет, видите ли, топ-моделью! Топ! Понимаете? Топ!
– повторил он, сжав изо всех сил зубы, словно ногой по полу топнул.
– Сперва-то ничего: мечтала актрисой стать, все по театрам ходила, ни одной премьеры в городе не пропускала. В школьных спектаклях первые роли играла. Мы с матерью нарадоваться не могли — чем бы дитя ни тешилось, лишь бы по улицам не шастало. Думали - какая там актриса, перебесится, а потом пойдет на экономический, отучится, возьму к себе на фирму…
На глазах у Панича выступили крупные слезы. Слова он выплевывал, явственно борясь с комком в горле.
– А потом началось: стала бегать, понимаешь, дура вместе с этой своей кривоногой Светкой в секцию при бывшем Доме пионеров: там какие-то шарлатаны заманивали разных идиоток вроде как учить походке на подиуме и прочим пакостям… А результат один: вся комната в журналах с полуголыми девками! Ну, я бы ей дал походку, да целыми днями делами занят, а мать… покойная… больно мягка была.
То ли показалось, то ли голос Петра Борисовича и впрямь при воспоминании о супруге дрогнул, дал короткую жалостливую слабину - как половицей скрипнул. Но Панич уже снова взял себя в руки и продолжил:
– А не стало жены - ровно через месяц просыпаюсь: записочка. «Дорогой папа, не волнуйся, я уезжаю в Москву…» и все такое прочее. Светка тоже родителям отписала, чтоб не волновались, и обе сгинули. Только как это «не волнуйся», если она тут же пишет, что едет в какую-то специальную школу моделей?! А в ее комнате, куда ни глянь, журналы эти голыми задницами наружу!
– И что, больше никаких сведений от нее не поступало? — сочувствственно поинтересовался я.
– Да нет, сперва звонила… Тараторила что-то насчет этой школы: живем, дескать, в лесу, на свежем воздухе, режим у нас, зарядка, гимнастика, эстетику с психологией преподают, а пить-курить нельзя, и даже романы с мальчиками воспрещаются… Но все разговоры как-то на скорую руку, вроде впопыхах… Я ей: Марта, да что ты все о школе, расскажи хоть о себе толком! А в ответ одно: «Ой-ой, папочка, у меня уже карточка кончается!» - Он попытался изобразить свое чадо, но вышло неважно: вместо заявленной девической скороговорки рычание оскорбленного отцовского самолюбия.
– Сперва звонила!
– поставил я ногу на первую твердую кочку посреди общей зыбкости и невнятности.
– А потом?
Лицо моего посетителя посерело и словно подернулось глубокими трещинами, как старый асфальт, а его кустистые брови двинулись вниз, к переносице, угрожая оползнем, за которым мог последовать настоящий обвал. Но природную катастрофу в последний момент успел предотвратить детектив Малой-Малай.
– Не звонит, - сообщил он официальным голосом.
– Уже больше двух недель.