Все лестницы ведут вниз

Чернышев Олег

Снова тяжесть, одиночество, оставленность. Тень все продолжает идти вровень — шаг в шаг с Аней. Обида, горло сжалось, хочется плакать. Все больше хочется плакать.

Аня проснулась. В комнате темно. Была глубокая ночь.

Часть 5. Холодное воскресенье августа

Пятая часть — последняя. Одна скукота…

Кофе и сигареты — кофе и сигареты.

После обеда и ужина пилюльки.

А я была права! Самое грязное — чистое;

самое чистое — грязное!

Я свечу принесла и поставлю ее там;

В этом храме у окна, у самой тени,

Где женщина на руках держит дитя.

Она утешит меня, а кое в чем и простит.

Не к тебе я зашла в этот первый раз,

И больше никогда сюда не приду.

Колени не коснутся плит каменных масс.

Есть вопрос у меня — с ним я годы бреду.

Зачем создал ты меня, душу вдохнул,

Если от жизни страдаю, муки терплю?

Как благодарить тебя? Все равно ведь умру!

Каждый день изнываю, ночами не сплю!

Из поздних записей Воскресенской Ани

Холодное воскресенье августа

— И ты никак не успокоишься! — ругалась на хлестающий ленивую землю дождь. Подняв верх голову, она некоторое время всматривалась в черно-свинцовые тучи, подставляя лицо холодным каплям дождя. Серый массив непреклонен — такой-же неподвижный, как этот пустой мир. Аня накинула на голову сырой капюшон и пошла по улице вверх — на пересечение Речной.

Тут же — бедная — задрожала от холодного поселившегося на Каменой недружелюбного ветра, гоняющего стены обильного дождя — призраков улицы, бесследно исчезающих в ее низах. Насквозь мокрые куртку и джинсы обволакивало холодным дыханием, пробуждая дрож в спине и плечах. А безвольные призраки все уплывают и словно смеются девочке в след — насмехаются, что она — глупая — решила идти вверх по улице, на которой все устремлено вниз. Аня, как недавно утром, скукожилась, зассутулившись приподняла плечи, а руки кулачками сложила в карманы. Ливень прорывается сквозь капюшон, как через бумагу.

— Вот увидишь, урод, — стараясь не обращать внимание на дождь и ветер, болтала себе под нос. — Я тебя так отхлестаю, что сами черти охренеют… Они еще за руки меня будет хватать. Козел! — вытянула она, и добавила. — Вот подожди только… Немного еще. Попрощаюсь только… Не то, что ты! Свою то ты на мне оставил. Кстати, урод, как она там? С тобой? Или ты на самой глубине? Не-е-ет, от меня не скроешься. Меня к тебе определят, хохочущая от страха душонка, — я это точно знаю. Жди теперь!

На Речной перейти дорогу и через двести метров слева больница — единственная в городе. Здесь позавчера

умерла мама. Аня так и не знает от чего.

— Какая уже разница, — сказала она себе и прошла через забор к центральному входу.

Сморщившись носом от неприятного запаха больницы, который такой-же грязный, как запах коровы на деревне, Аня, суетными движениями, почти задыхаясь, растеряно достала насквозь промокший платок из сумки и зажала им рот. Она и не знала, что в больницах воздух такой же отравленный, но с какой-то странной примесью!

Ярко освещенное помещение больницы пустовало. Здесь только Аня и женщина в белом халате на справочной — перебирает какие-то бумаги. С требовательным видом, Аня решительно двинулась к справочной, но медсестра ее не заметила. Тогда Аня нетерпеливо и громко простучала кулаком по поверхности стойки три раза. Медсестра не двигаясь с места посмотрела на девочку.

— Воскресенская Дарья Николаевна! Очередная ваша жертва! Где ее тело? — Все больше раздражалась Аня.

Медсестра подошла к журналу, который лежал около Ани — справа от нее, и неспешно, но внимательно листая, спросила:

— Ты кем приходишься?

— Единственно уцелевшей, — с зажатым носом, не намереваясь сарказничать, проговорила Аня на полном серьезе.

— Не паясничай, — спокойно, с внимательным видом, не отрываясь от журнала сказала медсестра. — Дочь? Племянница? Кем являешься?

— Да дочь я ее, — как обронила Аня, и взгляд ее стал тяжелее.

Женщина подняла голову — присмотрелась к девочке, но опустив, продолжила листать.

— Записи нет. Ты уверена?

— Да как же не уверена? — огрызалась через стойку Аня. — Она же моя мать! Внимательно смотри… те. Дарья Воскресенская!

— А-а, Воскресенская, — вспомнила медсестра. — О, Вера, — окликнула она проходящую мимо молодую медсестру. — Тут к Воскресенской ее дочь. Которая с онкологией. Сообщишь? Все равно туда идешь. А мы пока здесь посидим.

— Кто это — мы? — глухо говорила через руку Аня.

— Посиди пока вон там, хорошо? Она скоро.

Аня молча, но с недовольным лицом, развернулась и пошла на стулья. Через минуту она пыталась чего-то добиться от медсестры, но та не могла понять из-за неразборчивых звуков, произносимых девочкой сквозь платок.

— Что говоришь? Ты можешь убрать его. Здесь в этом нет необходимости.

— Онкология, это что?! — прокричала Аня убрав руку, но тут же вернув обратно, прижала еще сильнее, чтобы не один атом этого «отравленного воздуха» не проник в легкие.

— Онкология — это раковые заболевания, — кратко ответила медсестра.

— Уроды, — в ответ тихо проговорила Аня.

Платок держала правой рукой, потом левой. Сначала сидела, а потом легла на ряд пустых стульев. Аня уже не сомневалась, что ее скоро позовут наверх — в палату мамы, либо мама сама спуститься к ней.

Так и ждала Аня маму — лежа на стульях с закрытыми глазами. Уснула, сама того не заметив — боком, уронив на пол платок и ладони подложив под голову, а ноги задрав на стул. Пробудилась Аня от нежного прикосновения чьей-то руки за голень своей ноги. Как проснулась, так и вздрогнула от неожиданности, одним движением скинув ноги и поднявшись сидя. По привычке Аня принялась тереть красные уставшие глаза.